Книга Ночная радуга, страница 67 – Жанна Володина

— Где? Когда? После смерти? — Никита резко бросает в мою сторону вопросы. — Не поздновато?

Я прекрасно понимаю, что мы с ним сейчас говорим не о животных и их истязателях, а о своих отцах.

— Мы не можем знать наверняка, что каждый из нас получит по заслугам там. Поэтому, я уверен, каждый должен получить здесь. Причем, соразмерно содеянному, — Верещагин сух, зол, категоричен.

— Проблема в том, что считать соразмерностью, — вздыхает Федор. — Я понимаю, что хочет сказать Лера. Помнишь нашу первую неспасенную собаку, Никита?

Я чувствую, как мышцы ног и рук Верещагина напрягаются.

— Не будем об этом! — Никита запрещает Федору продолжать. — Давайте спокойно попьем чай. Тебе какой, Лера, зеленый или черный?

— Спасибо, я еще завтрак не переварила, — устало улыбаюсь я, отказываясь и вставая с колен «мужа».

— Ну, тогда мы, пожалуй, пойдем, — встает и Верещагин. — Спасибо, Федор, за помощь. Я сейчас вызову тебе такси. И вам спасибо, ребята, что Тимошку приютили.

— Приходите проповедать Тимку! — Женька провожает нас до дверей в обнимку с Евгением, а Тимошка ерзает на руках у ветеринара, с вожделением глядя на мою сумочку.

Представляю себе, как этого милашку с круглыми выразительными глазами бьют ремнем по голове, мордочке, ручкам и ножкам, и сердце сжимается в тошнотворном сочувствии.

— У вас, Лера, нет какой-нибудь живности, чтобы я мог ее наблюдать, лечить, если придется? — спрашивает Федор, лукаво улыбаясь. — Может, рыбки аквариумные или попугайчик?

— Нет, — улыбаюсь я в ответ, широко, искренне. — Из живности у меня есть только муж.

— Я мог бы попробовать полечить и его, — чешет затылок ветеринар. — Но что-то мне подсказывает, что, как Тимошка, этот зверюга не дастся.

За «зверюгу» Федор тут же получает черным кулачком по щеке.

— Ты считаешь меня палачом? — неожиданно спрашивает Верещагин уже в лифте.

— Не важно, что считаю я, — медленно отвечаю ему. — Важно, что решил для себя ты. А ты решил мстить. Значит, ты не палач. Палач не может испытывать к жертве никаких чувств: ни ненависти, ни сочувствия. Это его работа. А ты презираешь и ненавидишь.

— Ты права, — крепкое объятие чуть не заставляет меня охнуть от неожиданности. — Я полон чувств. Разных. Противоречивых. Сильных. Значит, я не палач? Так кто же я?

— Реши сам, — выскальзываю из его рук и выхожу из лифта.

— Ты снова не спрашиваешь, куда мы едем? — севший в машину Верещагин зол и насмешлив. Виктора Сергеевича нет. Никита за рулем. Я на переднем сиденье.

— Зачем? — устало отвечаю я. — Или сам скажешь, или увижу.

— Ты… — Никита пытается выразить мысль, но не может подобрать слова. — Ты какая-то странная. Не сопротивляешься. Не просишь ни о чем. Не спрашиваешь.

— Хорошо, — поворачиваюсь к нему. — И куда мы едем?

— Гулять, — неопределенно отвечает он.

— В лес? — грустно усмехаюсь я.

— В тихое место, где можно поговорить, — отвечает он.

— А мы не наговорились? — уточняю я.

— Ты же хотела расставить все точки над «и»? — интересуется он. — Даже требовала.

— И что будет тихим местом? — рассеянно спрашиваю я, думая о своем.

— Сокольники, — Верещагин зловеще улыбается мне. — Мы там гуляли с отцом. Теперь там есть сад астрономов. Там я не был. Давно хотел посмотреть. Посмотрим вместе, как добропорядочная супружеская пара.

Через астральные ворота мы входим в сад астрономов и довольно долго, почти полчаса, молча бродим по кольцам планет, останавливаясь возле их скульптурных изображений. Недалеко от шарообразной конструкции «Луна» мы находим скульптуру «Целующиеся улитки».