Книга Ночная радуга, страница 50 – Жанна Володина

— Странная у тебя семья, — отвечаю я на эти слова. — Мать и две невесты. Ты точно православный?

Никита не отпускает мой локоть, сжимая свои пальцы еще крепче.

— Я настаиваю!

— Локоть! — напоминаю я.

Верещагин отпускает меня и досадливо морщится.

— Ты не ответил на мой вопрос, — говорю я, удержавшись от того, чтобы потереть руку в том месте, где он меня держал. — Твоя семья — это только мать?

— Благодаря твоему отцу — да! — лицо Верещагина каменеет, глаза темнеют, челюсти сжимаются.

Лед тронулся! Мы приблизились к чему-то важному. Теперь надо, соблюдая осторожность, вывести Верещагина из себя, чтобы ситуация стала понятнее. И я рискую:

— Может, всё-таки благодаря твоему?

И оказываюсь в жестких сильных объятиях прижатой к каменной груди. Табачно-мятный аромат тут же подавляет все остальные запахи и даже звуки. Сначала смотрю на верхнюю пуговицу его серой рубашки, потом медленно поднимаю на него глаза. Он сверлит меня сумасшедше тяжелым взглядом, подавляющим, подчиняющим, наказывающим.

— Считаешь эту тему подходящей для шуток? — выдыхает он, вжимая меня в себя еще сильнее, буквально расплющивая.

Некстати вспоминаю, как Вовкины младшие братья так же крепко прижимали к себе подаренного им нашей компанией котенка Филиппа. Варька охала, пытаясь объяснить мальчишкам, что малышу больно, а я представляла на месте несчастного котенка Сергея-Филиппа и испытывала мрачное удовлетворение. До сих пор стыдно перед котенком… Особенно теперь, когда я на его месте.

Скоро мое тело станет просто сплошным синяком. Хочется вырваться из ненавистных объятий, но я терплю. На кону больше, чем синяки.

— Я считаю, что все твои действия — следствие одному тебе известного преступления, которое ты приписываешь моему отцу. Если бы мой отец был виноват на самом деле, то, я уверена, ты нашел бы законный способ его наказать, — говорю я, не отводя спокойного взгляда.

— В том-то и дело… — цедит сквозь зубы Верещагин. — Не если бы…

— Можете огласить? — предельно вежливо интересуюсь я.

— Огласить что? — теряется Верещагин, не двигаясь и уже буквально срастаясь своим телом с моим.

— Список преступлений моего отца, — поясняю я. — Хорошо бы и мой.

— Твой? — губы Верещагина медленно опускаютсяк моим губам.

— Мой. Список моих преступлений, — подсказываю я, не дергаясь и не уворачиваясь, почти в его рот, который прижимается к моему в ожидаемом терпком поцелуе.

Теперь я готова к поцелую, но он все равно меня потрясает. Напором, силой мужской страсти и гнева, словно я виновата в том, что Верещагин меня целует. Словно он не хочет этого делать, а я его заставляю. Сильные губы забирают мои себе, подавляя и наказывая. Но я не отвечаю. Слишком рано. И много чести. И Никита останавливается, резко отпускает меня, почти отталкивая.

— Ваш список готов! — с презрением говорит он. — Начнем с первого пункта?

В этот момент на лестнице раздаются шаги: это спускаются врачи скорой и Рита. Она суетится, обгоняя врачей.

— Никитон! Маме лучше. Она просто переволновалась, — докладывает Рита с широкой радостной улыбкой, в эмоциональном порыве бросаясь Верещагину на шею. Никита обнимает ее, пристально глядя мне в глаза.

— Я рад, — мрачно говорит подруге Верещагин.

Он сам провожает врачей, что-то негромко у них спрашивая. Мы с Ритой спускаемся в гостиную. Елена Барон полулежит на красном диване, уткнувшись в телефон.