Книга Ночная радуга, страница 24 – Жанна Володина

— Один старый знакомый, — с трудом отвечает мне отец, прикладывая заметные усилия, чтобы успокоиться и выровнять собственное дыхание.

— Насколько старый? — пытаюсь я пошутить. — Мне показалось, что ему…

— Ему тридцать девять лет, — резко отвечает мне отец и тут же смягчает тон. — Я назвал его старым, потому что веду с ним дела очень давно.

— Дела? — недоверчиво усмехаюсь я. — Ты ведешь дела с человеком, которого ненавидишь и который ненавидит тебя?

— Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, — шутит пушкинскими словами отец. — Сейчас уже не веду. Не общайся с ним, пожалуйста.

— И не собиралась, — пожимаю я плечами, голой спиной ощущая ЕГО взгляд, который не отпускает меня ни на минуту. — Нам негде пересекаться, кроме как на встречах, куда водишь меня ты. Сама я никуда не хожу.

— До сегодняшнего вечера нам удавалось не пересекаться, — рассеянно-задумчиво говорит отец, стоя спиной к НЕМУ. — Если бы я знал, что он будет здесь…

Я не прошу отца рассказать о НЕМ. Я мучительно думаю, чтоэтому мужчине нужно от меня. Но для того, чтобы понять истоки такой глубокой ненависти к себе совершенно постороннего человека, я должна знать, что произошло между НИМ и моим отцом.

Я разворачиваюсь, и взгляд, прожигавший мне спину, теперь опаляет колючим огнем кожу лица. И тут же его как будто тушит прохладой восхищения второй взгляд — взгляд Андрея. В нем и восторг, и вера в чудо. Взгляды обоих мужчин выражают желание: у НЕГО это сумасшедшая страсть, замешанная на ненависти, у Андрея мгновенная влюбленность, вспыхнувшая, как веселый огонь, охвативший сухой хворост. Взгляд же нежно-голубых глаз Ады перебегает с меня на брата и на НЕГО, потом пускается в обратный путь: от зависти ко мне к неудовольствию братом и к чистому женскому восторгу, брызгами которого она окатывает этот Памятник ненависти и страсти.

Сам Памятник могучей глыбой стоит в ярком людском потоке. Поток этот рассекается о него, дробясь на более мелкие. Отец сказал, что мужчине тридцать девять лет. Выглядит он значительно моложе, но ненависть, которая съедает его изнутри и требует выхода наружу, делает его значительно старше. Его глазам я дала бы и двадцать, за силу ярости и гнева, и все сорок-пятьдесят, за их глубину и горечь. Если сединой покрасить виски, то противоречие сгладится.

— Лера! Мне нужно срочно поговорить с Николаем, — начинает суетиться мой отец, что ему совершенно не свойственно. — Я отправлю к тебе Виктора Сергеевича.

— Хорошо, — соглашаюсь я, испытывая тяжесть трех взглядов и боясь ее не выдержать. — Может быть, мне можно уйти?

Отец внимательно вглядывается в выражение моего лица и, считав усталость и нервозность, соглашается:

— Да. Конечно. Так будет лучше для всех. Сейчас отдам распоряжение Виктору Сергеевичу.

Отец оставляет меня одну возле фуршетного стола, на который я кладу клатч и с которого беру бокал с минеральной водой и заставляю себя пить ее мелкими глотками. Лучшее средство успокоиться.

— Лера! — окликают меня, мужской голос мягкий, легкий, молодой.

Передо мной стоит Андрей. На вскидку ему лет двадцать пять. Он одет в стильный костюм-тройку с узкими укороченными брюками, серый в голубую полоску. Рубашка нежно-голубая, а галстук серебряно-голубой. Всё это делает его глаза насыщенными, яркими.