Книга Ночная радуга, страница 143 – Жанна Володина

— Вернемся к отравлению, — настаиваю я, прогибаясь назад и подбирая обидные слова, чтобы он отпустил меня сам. — Или уже забыл о любимой собаке?

Верещагин перестает меня целовать и толкает спиной на диван.

— Дрянь! — цедит он. — Большая часть людей вокруг меня и когтя его не стоит.

— Умеешь ты говорить комплименты, — откликаюсь я. — Этими людьми ты окружил себя сам. Вернемся к отравлению и Рите.

— Ты намекаешь на то, что это сделала Рита? — недоверчиво спрашивает Никита и добавляет. — Ты в своем уме?

— Я — да! — утверждаю я. — А она?

— Что ты имеешь в виду? — отойдя на противоположную сторону комнаты, говорит Верещагин.

— Ты всё прекрасно понял, — вздыхаю я, начав заплетать косу. — И я поняла. Не сразу, но поняла.

— Что ты поняла? — глухо переспрашивает Никита.

— Что это было? — у меня готово много вопросов, только успевай отвечать, дорогой муж. — Черепно-мозговая? Инфекция? Интоксикация? На эндокринные нарушения не похоже. И точно не врожденное. Что?

— Не понимаю тебя, — сопротивляется Никита, хмурясь и отворачиваясь к окну.

— Это она не всё понимает, — жестко говорю я, — по причине прогрессирующего слабоумия. Давно она не работает библиотекарем? Не работает вообщедавно? И как давно пытается стать твоей женщиной?

Верещагин поворачивается ко мне и, вздохнув, отвечает:

- Жаль, что это не личный интерес и не радующая мужское эго ревность.

— Конечно, не ревность, — киваю я устало, справившись с плетением косы, и добавляю, не жалея собеседника. — Ревнуют того, кто необходим.

Верещагин снова отворачивается к окну и молчит довольно продолжительное время. Я жду. Я умею ждать.

— Менингит, — негромко говорит моему отражению в огромном окне Верещагин. — Серьезные осложнения.

— У нее есть близкие? — пользуюсь тем, что получила ответ, поэтому сразу задаю следующий вопрос.

— Только моя семья, — Верещагин по-прежнему общается с моим отражением. — Мои родители долгое время были ее опекунами. Теперь это я.

— Рита недееспособна? Ты ее опекун? — бомбардирую вопросами Никиту. — Значит, она инвалид?

На все мои вопросы Верещагин выдавливает из себя одно слово:

— Да!

— А что с ее родителями? — продолжаю я.

Верещагин, наконец, оборачивается ко мне:

— Они погибли, когда ей было… нам с ней было по тринадцать лет.

— Понятно, — задумчиво констатирую я.

Никита оказывается рядом со мной за пару секунд:

— Что?! Что тебе понятно?!

— Мне понятно всё, что связано с Ритой, — спокойно объясняю я, не давая ему прикоснуться к себе. — Осталось выяснить диагнозы Елены и Екатерины.

— С ними всё в порядке! — рычит Верещагин.

— То есть ты не их опекун? — вежливо уточняю я. — Откуда я знаю, может быть, ты опекаешь не только несчастных животных, но и несчастных девушек?

— Стерва! — награждает меня очередным званием Верещагин.

— Подождешь минуточку? — спрашиваю я его.

— В каком смысле? — не понимает он.

Я быстро набираю телефон Вари Быстровой.

— Варюша! Привет! — тараторю я. — Можешь быстро помочь?

— Всё, что в моих силах! — смеется Варя и говорит, видимо, Максиму. — Это Лера! Я отвлекусь на минуточку? Да, Лерочка! Тебе привет от Максима.

— Варюша! Разъясни, кто такая стерва, пожалуйста! — прошу я, включая громкую связь.

Варя мгновенно ориентируется в ситуации и говорит со своей непередаваемой интонацией:

— По-русски «стерва» — это, по первому значению, падаль, полуразложившийся труп. Это слово употребляли раньше в основном по отношению к падшей домашней скотине или лесной живности.