Книга Ночная радуга, страница 137 – Жанна Володина

— Разве тени питаются и пьют? — развязно спрашивает Никита, резким движением придвинув к себе стул и садясь на него верхом, спинкой вперед, перегородив мне выход из кухни.

— Тени? — вежливо переспрашиваю я, мучительно думая, как выйти из кухни и не раздразнить вымотанного ситуацией человека.

— Твой Цербер… нет, Херувим… утверждает, что там, где ты, там рай, — говорит Верещагин, строго глядя на меня. — Значит, ты с Луны, если по Данте?

— Ты настоящий знаток системы Данте? — не удерживаюсь я от вопроса. — На первый взгляд не производишь впечатление…

— Начитанного? Образованного? — заканчивает он за меня, выбросив вперед руку и схватив за запястье.

— Читающего Данте, — отвечаю я, безуспешно пытаясь освободиться и прикидывая, кричать или нет.

— Ты с Луны, — шепчет в мое ухо Никита, развернув стул и силой усадив меня на свои колени, поднимая в боевую стойку волосы на шее. — Ты душа не сдержавшей обета монахини.

— Хочешь сказать, что более высокие небеса мне недоступны? — вступаю я в разговор, пререкаясь.

— Ты претендуешь на высшую благодать? — зло смеется Верещагин.

— Я претендую на свободу от тебя и возвращение моей жизни, — спокойно отвечаю я, стараясь не разозлить нетрезвого мужчину, сегодня трагически потерявшего друга.

Но Верещагина бесит не мой уравновешенный тон, а мои слова и я сама. Он неожиданно встает со мной на руках и сажает меня на черную каменную поверхность большого стола, раздвинув мои ноги в стороны и встав между ними. Мягкое серое домашнее платье на молнии сдается без боя: молния разъезжается, распахивая полы халата и являя его затуманенному взору красный кружевной пеньюар. В первые мгновения мне кажется, что белки его карих глаз становятся красными, отразив, как зеркало, цвет моего белья.

— Свобода от чего? — тяжело дыша и не отводя взгляда от кружев, спрашивает Верещагин. — От эмоций? От правды? От ответственности за эту правду?

Запрещая себе истерически дергаться, не пытаясь запахнуться, я ловлю его бешеный взгляд и медленно, стараясь не выпасть из кокона равнодушия, отвечаю:

— Свобода от тебя — залог моего счастья.

— А ты его заслужила? — рычит Верещагин, прижимаясь губами к моей ключице и целуя сильно, болезненно.

Не хватало еще, чтобы, кроме синяков, на мне остались кровоподтеки. Прихожу в движение, настойчиво пытаясь слезть со стола, но все мои потуги бессмысленны. Широкие ладони на моей спине давят, заставляя меня прижаться к его голой груди, его губы перемещаются на плечо, а зубы захватывают бретельку и тянут ее вниз.

— Прекрати! — прошу я спокойно, удерживая внутри себя гнев и злобу.

Мужские губы тянут поцелуй от плеча по шее к подбородку.

— Прекрати! — прошу я в последний раз, но он, не обращая внимания на мои слова, добирается до моих губ.

И снова это не нежность и ласка, а напор, раздражение и боль. Внутренне сгруппировавшись, одновременно толкаю Верещагина в грудь руками и тут же, сведя и поджав ноги, бью его ногами. Ошарашенный мужчина практически отлетает к противоположной стене, ударяется спиной и с недоумением смотрит на меня.

— Будем считать, что меня обидел не ты, а алкоголь и горе, — медленно, не поворачиваясь к противнику спиной, двигаюсь я к дверному проему.

Мой тактический маневр почти удается, но Верещагин делает рывок, слишком быстрый для нетрезвого человека, и успевает схватить меня за талию.