Книга Все потерянные дочери, страница 88 – Паула Гальего

Вода стекает на пол, заливая мрамор лужами, пока я поднимаюсь по ступеням платформы. Шаг за шагом я удаляюсь от воды, пока передо мной не оказывается церемониймейстер, разинувший рот и лишившийся дара речи, а рядом с ним — король Илуна, Эгеон. Пока я иду, он смотрит на меня с непроницаемым выражением лица, сидя на своем троне, пока я не отвешиваю поклон, больше похожий на насмешку, чем на дань уважения, и не опускаюсь на одно колено. Я смотрю ему в глаза, с вызовом. Но как бы я ни старался, холод чудовищный, и я не могу унять дрожь в конечностях.

— Теперь его величество будет слушать?

Эгеон — король еще молодой. Ни морщинок вокругглаз, ни в уголках рта. Волосы, аккуратно зачесанные назад, черные и блестящие, как его элегантные одежды. Однако в его темных глазах есть что-то совсем не молодое: хитрый, почти древний блеск, когда он перестает смотреть на меня и… поднимает голову. Я понимаю, что он ищет, когда прослеживаю за его взглядом. Одетт. Он ищет Одетт. Она отвечает ему взглядом без колебаний, раздраженная и яростная. Король снова переводит глаза на меня и, не позволяя лицу выдать хоть какую-то эмоцию, подзывает рукой церемониймейстера. Тот наклоняется, чтобы король мог шепнуть ему на ухо, и спустя несколько мгновений объявляет:

— Учитывая странные обстоятельства, имевшие место во время испытания, и то, что очевидно: воину из Эреи была оказана помощь, его величество король Эгеон требует повторения.

Я сжимаю кулаки и снова встаю. Мне стоит огромных усилий сделать это, но я отказываюсь оставаться перед ним на коленях. Публика ахает — скорее с восторгом, чем с удивлением, — поняв, что получит шанс увидеть еще одно такое же шоу.

— Итак, претендент, Кириан из Эреи, из дома Армира, капитан Волков и…

Он не успевает закончить. Его слова превращаются в крик, когда невидимая сила швыряет его назад; вопль, который обрывается при падении в воду. Публика кричит, и я вижу тот самый миг, когда Эгеон понимает, чьих это рук дело: он поворачивает шею и смотрит наверх. Однако он ничего не успевает увидеть, потому что внезапно всё погружается во тьму.

Словно кто-то задул единственную свечу в комнате. Все огни гаснуть, остаются лишь змеящиеся узоры, видимые сквозь открытый потолок. Но и это длится всего пару секунд, так как исчезают и они. Чернота абсолютная, как тогда в деревне Сулеги. Я сглатываю. И каждая секунда тянется вечность.

Раз. Два. Три… Никто не смеет крикнуть. Тишина первобытная, чувство, укоренившееся в глубине каждого из нас, кто находится здесь; чувство, которое велит молчать в ожидании ужаса или надежды на свет. Слышен лишь далекий плеск, и я предполагаю, что это вынырнул церемониймейстер. Надеюсь, это был он. Затем я чувствую поток воздуха рядом с собой, легкое и деликатное движение.

Сначала я вижу её. Это единственное, на чем поначалу могут сфокусироваться мои глаза, и, думаю, так происходит со всеми. Это не случайность. Одетт появляется здесь, внизу, и позволяет светувозвращаться постепенно, начиная с неё самой, с её образа, к которому теперь прикованы все взгляды. На ней платье, созданное, чтобы перехватывать дыхание: алые ткани льнут к телу, оставляя открытыми живот и бедра сбоку. Вокруг рук — два черных браслета, вытатуированных на коже, сплетенных из цветов и лоз, что кажутся живыми. То, что на ней надето, совершенно не подходит для северного холода, но она носит это так, словно это не имеет значения; словно над Одетт не властны ни холод, ни капризы погоды.