Книга Все потерянные дочери, страница 56 – Паула Гальего

А что, если мне это нравится? Не только механика, не только физика? А что, если власть, которую это даёт, — лишь оправдание? Оправдание предательства моего народа, моей семьи?

Я ложусь в постель с одним из виновников. И мне нравится. Я продаю своё тело. И, может быть, теряю нечто большее.

— Кириан. — Голос из глубины, из угла души, которую я думал уже оставил позади, зовёт меня. — Кириан…

Зовёт снова и снова, пока туман не начинает рассеиваться. Пока мрак не редеет.

«Кириан. Кириан. Кириан…»

Когда я открываю глаза, передо мной шлем. Блестящий, безупречный — если не считать крови, что запятнала бок. На его боку рычит лев, испачканный кровью своей жертвы.

Офицер Львов снимает шлем.

Чёрные взъерошенные волосы. Он проводит рукой, откидывая их назад, открывая лоб. Он не особенно красив. В нём нет мягкой, нежной красоты — но он притягателен. В жёстких чертах, в угловатой челюсти, в аккуратной бороде есть сила, от которой трудно отвести взгляд.

Он даже не просит — я сам помогаю стянуть с него доспехи. Когда заканчиваю, его пальцы скользят в мои волосы и резко тянут голову назад, заставляя поднять взгляд.

«Я сделаю тебя капитаном», говорит он. «Ты пойдёшь на север, к границе. Ты будешь завоёвывать во имя их величеств. Во имя моё», добавляет.

Я киваю.

Он улыбается, и в этом жесте есть что-то большее, чем воспоминание. Есть что-то тёмное, извращённое, что дёргает за нити моей совести.

— Встань на колени, капитан. Встань на колени перед Львиным королевством. — Голос меняется. Становится другим. Живым. Слишком живым.

Я сглатываю. Но опускаюсь.

Становлюсь на колено, кладу руки на другое бедро — и он смотрит на менясверху вниз, с улыбкой, рождённой в чёрной гнили.

И вдруг я слышу: глухой крик, далёкий эхом. Я оборачиваюсь к туману, к тому углу мрака.

— Смотри на меня, — приказывает он. — На меня, Кириан.

Я повинуюсь. Но что-то не так. Что-то хуже стыда, вины и страха.

— А теперь — раздевайся.

Я смотрю на него. И колеблюсь.

— Раздевайся, Кириан! — рычит он.

Мои пальцы тянутся к завязкам кожаного доспеха… но замирают.

Я снова слышу крик.

Оборачиваюсь вправо: к той тёмной комнате, к кровати на стене, к сапогам, перепачканным грязью. Эти сапоги… они должны быть Нириды.

Нирида была там. Она там.

— Кириан!

Теперь голос другой. Не из прошлого. Не офицера. Это голос звериный, ужасный, что заставляет вставать дыбом каждый волосок. Но он напоминает: это не реальность. Не настоящее.

Тварь склоняется, чтобы снова схватить меня за горло. Я использую этот миг — вырываю из его ножен собственный кинжал и вонзаю ему в шею.

Глаза широко распахиваются, он отшатывается, потрясённый. Я вскакиваю, не теряя ни секунды, и вижу, как клинок обращается в туман.

Этого не было. Это было не настоящее.

Но черты его лица остаются львиными.

Туман тает, а его руки жмут горло, рану, оставленную кинжалом, вылепленным из самого материала кошмаров.

И тогда я вижу это. Ту самую чёрную, густую жижу, что текла из его груди, когда я вонзил кинжал. Ту же самую, что хлынула из твари, с которой Одетт сражалась в Маледикте.

И я понимаю: я могу убить его. Как-то. Я способен.

Но мне нужны оружие и сила.

Я отпрыгиваю в сторону, когда он бросается на меня, и мчусь, прыгая прямо в тот тёмный перевёрнутый покой.

Глава 11

Одетт

Тварь делает шаг ко мне, но я не позволяю ей приблизиться. Направляю магию по вытянутой руке, в ладонь, нацеленную на него, — и выпускаю поток воздуха, отшвыривающий его в сторону.