Книга Все потерянные дочери, страница 180 – Паула Гальего

Я уже собираюсь спросить, кто он, когда новоприбывший говорит: — Я принес то, что вы забыли во дворце.

К боку его седла привязана сумка, большая и непрозрачная; судя по тому, как он её отвязывает, она, должно быть, тяжелая.

Мир продолжает вращаться на другой частоте, и хотя я не понимаю почему, я встаю со своего места, оставляю лук и иду к солдату, пока мое сердце, которое, должно быть, связало концы с концами раньше меня,гулко стучит в груди.

— Кто ты, солдат? — Волк, — отвечает он уверенным голосом.

Реальность натягивается и ослабевает с низким, тягучим звуком, который остается звоном в ушах. Мужчина протягивает мне сумку, не дрогнув взглядом.

Дрожь пробегает по спине, когда я беру её и чувствую вес в своих руках. Тогда он говорит: — Враг не знает, что потерял своего генерала. Доблестного, благородного, непобедимого Эльбу. — Волчье улыбка. — Почему бы вам не показать им это?

Я знаю, что внутри, еще до того, как заглядываю. И я также знаю, кто передо мной, без необходимости спрашивать снова.

Волк, сказал он. Я сдерживаю нервный смешок. Одной моей части это кажется невозможным. Другая знала это с тех пор, как впервые услышала этот знакомый голос, и уверена в этом так же, как в том, что утром снова взойдет солнце.

Никто не произносит ни слова, даже мои лейтенанты, и я гадаю, чувствуют ли они тоже эту странную энергию, тяжелую атмосферу и этот разрыв в вуали реальности.

Я оглядываюсь назад, на линию фронта, но у меня нет времени раздумывать, как это сделать.

Две мощные ноги касаются земли. Воин спешился. — Верхом, — предлагает он с мягкой улыбкой. Он всего в метре от меня, и я не в силах перестать смотреть на него. — Уверен, стрелы вас не достанут.

Я беру поводья, которые он мне протягивает. Конь ржет. Это крупное и мощное животное, слишком красивое, чтобы использовать его на войне.

Кто-то должен был бы усомниться в его словах, пока я сажусь в седло, всё еще держа жуткий сверток в руке, но никто этого не делает — возможно, потому что все чувствуют ту же тяжесть, что и я, ту же уверенность и спокойствие, которые медленно пропитывают кости и душу.

Гробовая тишина воцаряется на фронте, когда я побуждаю животное идти вперед и бросаю последний взгляд на Волка.

Я оставляю позади безопасные линии своей обороны, и лучники перестают стрелять. Я чувствую замешательство врага, те несколько мгновений, когда они тоже останавливают своих лучников, полагая, возможно, что я прибыл с посланием или предложением.

Затем кто-то кричит: — Это паладин Гауэко!

И другой: — Капитан Кириан!

И стрелы дождем сыплются на меня, но одна за другой не достигают цели и падают по сторонам. Ни коню, ни мне не причиняют вреда, и я продвигаюсь вперед, словно в лихорадочномсне, пока не оказываюсь достаточно близко, и останавливаюсь.

Я засовываю руку в мешок и нащупываю вслепую, пока мои пальцы не хватают это.

Я закрываю глаза на мгновение и ищу в закоулках своей души версию себя, способную на это: способную сурово осудить предательство и продемонстрировать всем эту кару.

Остальное происходит в зыбкой дымке между невозможным и реальным.

Мои пальцы сжимают волосы, я тяну за них и показываю этим людям голову их генерала.

Стрелы замирают.

Я отказываюсь смотреть на лицо, которое сейчас поднимаю.

— Ваш генерал пал от моего меча! Бросайте оружие сейчас, и с вами обойдутся не как с предателями, а как с верными солдатами, исполнявшими приказы!