Книга Парфюмерша из Ведьминой Хижины: путь к свободе, страница 14 – Молли Винтер

О, и этот невыносимый, тяжелый, густой воздух — едкая смесь жареного сала, пота, конского навоза, пыли и приторной сладости гниющих фруктов. От этого варева слезились глаза и подкатывала тошнота. Крики торговцев оглушали: один нахваливал свой товар простуженным, хриплым голосом, другая, торговавшая пряностями, зазывала покупателей визгливым, надрывным воплем. Где-то ржала лошадь, вгрызаясь зубами в дышло телеги, скрипели колеса, лязгали металлические весы. Все это сливалось в один оглушительный, безумный гул, под который бешено и отчаянно стучало мое сердце, пытаясь вырваться из груди.

Я стояла, вся сжавшись, и пыталась осмыслить происходящее, все в моей голове перемешалось, люди, животные и товаров. Повсюду сновали люди — грубые, загорелые, в пропотевших и заношенных одеждах. Они толкались, кричали, спорили, смеялись хриплым, не знающим манер смехом. Мужики в кожаных передниках сгружали с телег туши животных, их руки были по локоть в крови. Женщины с лицами, задубевшими от ветраи солнца, раскладывали на прилавках убогий товар: потрепанную обувь, грубые глиняные горшки, пучки жухлых трав. Дети, чумазые и босые, носились между телег, играя в свою шумную и непонятную мне игру.

Это был не просто рынок. Это был кипящий котел жизни — настоящей, примитивной, без изысков и роскоши. И я, в своем испачканном, но все еще выдающем во мне чужеродную породу платье, чувствовала себя здесь последней ничтожной букашкой, затерявшейся в гигантском, равнодушном муравейнике. Каждый мой нерв оголенно реагировал на этот ужас, на это падение с высоты моего прежнего мира в самую гущу этой чужой, пугающей реальности.

Я сделала глубокий вдох, пытаясь уловить какой-нибудь знакомый, успокаивающий запах. Но вместо тонких нот духов или аромата полированного дерева в нос ударила удушающая смесь пережаренного жира, кислого пива и немытых тел.

— Эй, краля! С лицом, конечно, беда-апчхи! — раздался хриплый, простуженный голос слева. — А платьишко-то у тебя ладное, шелк, поди? Слямзила, небось, али мужик подарил, а опосля пинком под зад выгнал?

Я медленно обернулась. Из-за прилавка, заваленного кожаными ремнями и потрепанной, но добротной обувью, на меня смотрела дородная женщина с лицом, усыпанным веснушками, и хитрыми, бегающими глазками-щелочками. От нее пахло кожей, дегтем и луком.

— Ну, че, угадала я? — она вытерла нос оборванным рукавом и фыркнула. — У Лары глаз — во! На дорогой шмот наметанный. А на тебе, девка, прямо вышито: «брошенка»! И без ничего осталась, так?

Я лишь молча кивнула, сжимая ручки саквояжа так, что костяшки побелели. Слезы снова подступили к глазам, но я с яростью сглотнула их. Нет уж, довольно. Я и так уже унизилась перед Горданом. Хватит.

— Ох, бедняжка, горемыка, — Лара заквохтала, будто наседка, и, несмотря на свои габариты, шустро выскочила из-за прилавка, схватив меня под локоть. Ее хватка была крепкой, как у кузнеца, и она потащила меня к шатру в конце ряда. — Ладно, девка, я нынче тебе доброй душой буду. Переночуешь у меня! Шатер крытый, тюфяк постелю — не пуховый, ясное дело, но помягше голых досок. И похлебка теплая, с мясцем, будет тебе! — Она подмигнула, но ее глаза остались холодными, как лужи в ноябре.

На миг сердце екнуло от детской, глупой надежды. Неужели в этом жестоком мире есть место доброте? Неужеликто-то и правда сжалится?