Книга Брусничное солнце, страница 152 – Лизавета Мягчило

Прихватив платье для Авдотьи и пару мужских костюмов размерами куда поменьше, чем подходят колдуну (Варвара догадывалась, что ходить в них ей и нечистой придется куда чаще, чем в платьях — болотный хозяин в уроках своих был жесток, кто знает, может мучения продолжатся и под кусающими первыми морозами) они вышли из салона. Мягко прикрылась за спиной дверь и почти хором зазвучали приглушенные ею возмущенные голоса. Барыня широко улыбнулась:

— Осуждают твое дурновкусие, доктор. Отказаться от последнего писка, рубашки с жабо у них действительно хороши…

— То-то они к месту будут, нечисть вовсю повеселю. У крестьян нательный крест — единственное украшение. Рюши и оборки им ни к чему, глупо думать о праздной жизни.

Его слова отрезвили, укололи. Там, в лавке, он обращался учтиво и подобающе молодому дворянину. Разве могла она забыть, что в нем это не настоящее? Да, манерам колдуна обучили в Московской академии, его язык был острым, а разум гибким, но он крестьянин. Не просто крестьянин — крепостной. Сбежавший крепостной ее семьи, в обучение которого почивший отец вложил немалое состояние. Равнодушный голос Якова сдернул ее с небес на землю так резво, что заломило кости. Варвара рассеяннокивнула, вглядываясь в профиль шагающего рядом колдуна.

— Ты прав, прошу меня простить.

Заметив, что Варвара поникла и задумалась, колдун шутливо толкнул ее плечом, не рассчитав силу. Возмущенно выдохнув, Глинка пошатнулась у ступеней узкого неказистого домика с увядшим померанцевым деревом, неожиданно переселившемся из теплого дома в совершенно непривычный холод улицы. Видно, решившаяся разукрасить домик необычным растением женщина переоценила свои силы или утратила интерес.

Крепкая рука тут же подхватила за талию, не позволяя улечься на ступеньках. Пропал холод в глазах Якова, теперь там плясали черти.

— Порой я забываю, насколько ты можешь быть хрупкой, как в тебе сразу столько всего вяжется, Брусничное солнце?

— Не приметила, чтоб ты когда-то об этом помнил. Гоняешь ты меня хлеще, чем муштруют солдат на Императорской службе. — В голос Варвары юрким ужом скользнула насмешка. И Яков гортанно рассмеялся, пуская по телу дрожь.

— Хрупкость убивает. Это там, за закрытыми залами с громкой музыкой и праздной жизнью дамы позволяют себе роскошь быть беззащитными. Они жмутся к отцовскому боку, а позднее к супружескому. Ты же выбрала иной путь, так быстрее отращивай когти. Но, сложно не заметить, твоя мягкость рядом со мною мне льстит, в первую нашу встречу ты была тверже камня, хорошо обточила зубы Брусилову.

И впервые при упоминании человека, сломавшего ее жизнь, Варвара не вздрогнула. Удивленно расширились зрачки, она выжидательно замерла. Где тот продирающий душу страх, как давно он исчез? При встрече с Димитрием она чувствовала себя загнанной в угол мышью, на которую наступает кот. Мысль о возращении к Брусилову вызывала отвращение, претила, но ужас… Тот самый, от которого она с криком вскакивала ночами, он растворился.

Будто читая ее мысли, Яков со смешком провел поглаживающим движением руки вдоль позвоночника и нехотя отстранился, пуская по телу горячую волну удовольствия — его пальцы сжали ее руку.

— Все живое меняется. Даже самому нежному цветку придется отрастить шипы, чтобы выжить на опасной и неплодородной почве. Это хорошо, славно, что ты больше не падаешь в обморок при упоминании своего мучителя.