Книга Брусничное солнце, страница 116 – Лизавета Мягчило

Дыхание рвется натужными хрипами. Боль от разлуки так велика, что Варяедва может двигаться. Добраться бы, доползти… Глинка пытается подняться на ноги, когда ее вжимает в траву другое тело. Крепкое, сильное. Держит так, что не вывернуться. И она заходится в истерике. Тонет в нестерпимой тоске и любви, пока чужие пальцы сжимают щеки, царапают скулы длинными когтями.

— Давай же, бестолковая, что толку от твоей силы, если она внутри спрятана? Выпускай!

Что ей сила? Самуил был против ведьмовства, для чего его расстраивать? Болотный хозяин рывком перевернул ее на спину, перехватил судорожно сведенные, готовые к борьбе руки, встряхнул за запястья. Громко клацнули друг о дружку зубы, рот наполнился кровью, голова гулко ударилась о мягкий мох, рассыпалась с прибрежных кустов перезревшая брусника. А Варвара смотрела и не видела.

— Вовек не расплатишься… — Его голос змеиным шипением скользнул в прореху сознания. И юноша запел. Незнакомые слова на незнакомом языке, а внутренние бесы вскинули головы, потянулись сочно. И… Вгрызлись в ее собственное тело. Принялись рвать, терзать. Стоило появиться мысли о Самуиле — ее пожирали, оставляли в разуме кровавые алые полосы, выдирали наживую.

Прижимающее ее к земле тело исчезло. Отдалилось пение. Пока она выла, расцарапывая собственное лицо, хватаясь за глотку, в которой жег, пузырями крутого кипятка булькал воздух. Колдун безумным вихрем кружил по поляне, с громким треском отлетали от деревьев сучья. И когда на нее ворохом упали ягоды рябины, когда глаза припорошило мелкими листьями, Варвара вспомнила, как дышать.

Перевернулась набок и зашлась надсадным кашлем, ее тут же вырвало черной вязкой слизью. Оглушенная, Глинка чувствовала, как гаснет дикое пламя желания в сознании, остывают мерцающие угли навязанной любви.

— Приворот… — Собственный голос показался чужим, низким и хриплым.

Яков опустился рядом на корточки, поддел когтем ее подбородок и приподнял голову, внимательно вгляделся в ненормально-расширенные зрачки.

— Не простой, искусная работа. Ударило, как только ты из-под моей защиты выбралась. Давай-ка, вставай на ножки, брусничное солнце. Теперь у нас слишком мало времени, нужно сработать живо и ловко, иначе не уберемся, сюда твоя любовь заявится.

Одна фраза, а она тут же взлетела. Шатаясь и цепляясь за подставленную руку Якова, резко перешагнула накиданный ворох обломанныхсучьев.

— А меня снова не?..

— Пока нет. — В голосе колдуна скользило плохо прикрытое раздражение. Видно, не давала ему покоя неозвученная мысль. За собой он Глинку потянул почти бегом. Заставил нырнуть в черноту леса. — Что бы ни услышала — не оборачивайся. С лешим я в дружбе, моргнуть не успеешь, как до места доберемся.

А она бы и не смогла моргать — в глаза словно жгучего перца насыпали. Веки набухли, тупая боль пульсировала в висках, лишала дыхания. Через гул собственной крови в ушах она слышала сбитые объяснения Якова.

— … жрать повадилась. Батюшки у вас больше в селе нет, теперь к своим родным может наведаться, до душегуба ей пока не дотянуться, в силу не вошла. Одну удержишь, там много ума не нужно, это не всей болотной нечистью управлять, тем более, наверняка дорога тебе… Видел ее в твоих мыслях, давай, тут сучок, переступай и не запнись. Ну сказал же? Куда глаза выпучила?! За что ты мне ее подкинул, разве плохо жилось мне, Господи?