Книга Брусничное солнце, страница 118 – Лизавета Мягчило

И Варвара с громким, отчаянным, наполненным болью стоном потянулась к черной нити, которую почуяла. Уцепилась покрепче, натянула. Пока на нее смотрели бельма некогдапронзительно-зеленых глаз, пока рыжие, так ярко блестящие на солнце пряди беспорядочно опутывали выбирающееся из могилы безжизненное тело сбитыми грязными космами.

Мертвая Авдотья голодно потянула воздух трепещущими ноздрями. И ринулась в их сторону.

[1] По-немецки schelmen означало «пройдоха, обманщик, подлец». Часто используемое оскорбление среди аристократии 18 века.

[2] Человек, который не стесняется в грязных выражениях.

Ухватилась крепко, настолько, что сама едва не рухнула замертво. Яков понял это, когда Варвара хищно поддалась вперед. Во взгляде больше звериного, чем человечьего. Волчье. Такое изувеченное и больное, такое одинокое, что он невольно сделал шаг назад — узнавая чистое, невероятно концентрированное горе. Его швырнуло о собственные воспоминания, выбило дух, не позволяя помочь.

Да и нуждалась ли барыня в помощи?

Судорожно сведенные пальцы перебирали в воздухе, пока зрачки пожрали нежно-фиолетовую радужку, потянулись в ширь. Неестественно, невероятно. Магией ее было чистое зло — дегтярное, оно липло к кончикам пальцев, оседало на грудине, не сделать ни единого выдоха… Родовая. Черная. Всепоглощающая.

Варя не просто потянула к себе остатки души, она их едва из служанки живьем не выдрала. Резко, с напором, смешивая злость и боль воедино. У нее не смогло бы не выйти. В прыжке упыриха запнулась, рвано дернулось вытянувшееся в воздухе тощее тело, а затем та пластом свалилась на Варвару. Сила удара покатила их по земле.

Сиплый вой нечисти, ругательства сосредоточенной Глинки… Их пронесло с три сажени вниз по оврагу, забивая травы и прелые листья в волосы, пачкая лица. Колдун быстро спускался следом. Чтобы замереть у первого раскидистого клена, упереться лопатками в шершавую, покрытую мхом кору — не было нужды им помогать. Сами.

Распластанная под Варварой нечисть шумно дышала — без нужды, скорее грудная клетка двигалась по привычке. Бесцветные глаза зло таращились вперед, на него. Бывшая служка продолжала тихо верещать, не двигая при этом ни единым пальцем.

— Отпусти немного, так тяни только тогда, когда хочешь отдать приказ, а тварь не слушается. Погляди, сковала, обездвижила. Авдотья должна суметь подняться, иначе до болот ей не добрести, а я не поведу.

Глинка не слышала. Она была в своем мире, топилась в горе и горечи. Соскочив с подруги, она несмело потянула ту за плечо, переворачивая на спину. Закусила губу, пытаясь сдержать подступающие слезы. Столько отчаяния и слепого сожаления… Руки барыни крупно дрожали, когда она потянулась подушечками пальцев к почерневшим синякам на шее Авдотьи, аккуратно положила их на отметины. Те были куда крупнее, не перекрывались девичьими пальцами.

Показалось, в этот миг взгляд нечисти намгновение прояснился — появилась в нем та же боль и животная тоска. Скорбь, желание вернуться к прошлой жизни.

— Брусилов…

И Варвара разрыдалась. Так громко и отчаянно, спуская всех бесов с цепей, падая на тело оцепеневшей мертвой служанки, цепляясь за ее плечи холодными пальцами. Все жала и жала к себе, разрываясь болью, оплакивая. Пока Авдотья смотрела пустым взглядом в холодное ночное небо — нечисть не может плакать, у нее забрали право горевать по собственной судьбе, теперь ею движет лишь голод.