Книга Брусничное солнце, страница 120 – Лизавета Мягчило

Тут же задергалась, попыталась разодрать путы Авдотья:

— Пусти, с тобой пойду! С тобой хочу! Пусти-и-и.

Ее верещание ударило по перепонкам, Варвара снова истошно расплакалась, заломила руки.

— Веди ее домой — сорвется и Брусилов прострелит ей голову, новую уже не отрастит. Не спасла единожды, так попытайся снова, Варвара Глинка. Теперь у тебя есть на это силы.

Она ничего не ответила. Продолжала плакать и трястись, пораженно низко опуская голову.

Прочь. Подальше. Потому что это невозможно, потому что это хуже кулака пьянчуги, несущегося в висок. Глушит, оставляет перед глазами алую пелену и сворачивает воздух в легких в горячие комки олова.

Вдох. Выдох. Ему просто нужно пробраться в поместье и забрать все, что осталось от Варвары — кровь или волосы.

Вдох. Выдох. Он вырежет всех, кто попадетсяему на пути и вздумает остановить.

Вдох. Выдох. Он растерзает ведьму и собственными зубами перегрызет глотку Брусилову.

Яков не успел понять, когда образ его вконец переменился. Пару раз неловко припадая в длинных прыжках на руки, он приноровился, и ринулся вперед на четвереньках, ощущая, как разрывает жилы стремительный бег.

Вперед, по звериным тропам, перемахивая через узкие ручьи и высокие берлоги сонных медведей. Дальше, через поляну, на которую мать-лиса притянула из деревни полудохлую курицу, пуховые перья разлетались в лунном свете, пока лисята ее потрошили, обучаясь охоте. Птица почти не кричала.

Он близко. На границе чужих земель.

Поместье Брусиловых в лунном свете выглядело величественно — двухэтажная каменная громада, белоснежные колоны, аккуратно подстриженный сад и широкая подъездная аллея. Яков промчался по ней так быстро, что даже разоспавшийся на террасе камердинер[1] Брусилова старшего не поднял своей головы.

Камень. Люди воздвигали стены, стремились спрятаться от стихии и неприятностей в своей крепости. За плотно закрытыми окнами, за холодом, который не брал даже огонь.

Не помня себя от злости, Яков взлетел по стене, оставляя длинные борозды от когтей. Впервые чужая усадьба не казалась неприступной твердыней, кирпич крошился, осыпался вниз с тихим шелестом песка. А колдун уже подтягивался, перекидывал тело через подоконник распахнутого окна.

Ему не нужен был свет, чтобы понять — комната пустующая. Ни звуов, ни запахов, сожаление неприятно укололо. Он рассчитывал попасть сразу в хозяйские покои. Гнев внутри клокотал, бурлил, давил глотку, перед глазами стояла воющая у покойницы Варвара.

Господи, она даже в когтях болотника так не плакала. Не давилась отчаянными рыданиями, похороненная заживо.

И во всем вина одного.

Крадучись, Яков выбрался в общий коридор. Ноздри затрепетали, грудная клетка глубоко поднялась, когда он шумно втянул воздух и застыл. Он привык отдаваться инстинктам — животные куда прозорливее людей.

А от соседней двери так отчаянно сильно несло колдовством, что его едва не сбило с ног, в носу засвербело. Ятрышник, любисток, калина, хмель… Так пахли приворотные обряды, сокрушенная воля и вынужденное раболепие. Вспомнилась уже другая картина: раскачивающееся на четвереньках брусничное солнце — широкораскрытые глаза не видят, губы посинели, любовь ей нужна была как воздух.

Не разумно, погоди, сначала Брусилов. Нет его, не будет и заказа, ведьма уйдет.