Книга Брусничное солнце, страница 113 – Лизавета Мягчило

— И это я зубами клацал. Да ни разу подобного не позволил себе, какие животные фривольности, устыдись, ты же барыня.

— Не барыня я больше. — Клубок в груди развернулся, обратился плотно сотканной из тьмы кошкой. Она вытянула острые коготки и, играючи, прошлась ими по нервам меж ребер. Перехватило дыхание. — Я не хочу ни с кем из того времени видеться. Одним не рада буду сама, вторые мне не обрадуются. Не желаю опасности близких подвергать, тех, кто сердцу еще дорог.

Под ноги легла тропинка, выстланная колдуном по воде от грабника. Теперь Варя видела сотни золотых мушек, искрящихся на дне, поддерживающих каждый шаг. Сколько же силы и труда в такую быструю магию было вложено?

Яков скосил на нее серьезный холодный взгляд. Пропало былое веселье и радость от пробуждения ее дара, теперь он напоминал себя прежнего. Разве что волосы стали на две ладони короче, на ходу юноша скручивал их в бесформенный ком, перетягивая черной тонкой лентой.

— Ей уже ничто не навредит. Не вспоминать счастливое прошлое тебя веду, а дар развивать. Успел понять, что он у тебя от горя и боли словно на дрожжах растет. Не хорошо, но ничего с твоей манерой жалетьсебя не поделать…

Она смолчала. Бросила на него презрительный взгляд из-под полуопущенных ресниц и юркнула под рукой, обгоняя на узкой тропинке. Сзади раздался вибрирующий мягкий смешок, но в спину словесный укол колдун не бросил.

Землянка встретила их привычной сыростью и холодом. Крыша была на месте, на полу — ни единой соринки. Будто и не было ужасной расправы болотника. Померещилось.

— Раздевайся.

Рассеянно мазнув по ней взглядом, Яков пошел в угол — там, за громко стонущей крышкой неказистого сундука с проржавевшими петлями, прятались склянки со зловонными зельями. Были они результатом медицинских трудов или колдовских Варвара не знала. Но вонь от них стояла отменная, чем бы то ни было, пробовать на вкус никогда не хотелось.

Она помнила, как совсем недавно он выхаживал ее после отчаянного бегства от Брусилова. Во рту вязкой горечью появился вкус прошлого настоя, вспомнились все дохлые тушки, хвостики и куриные лапки. Вспомнились острые когти, очерчивающие дорожку по впалому голому животу. Варвара малодушно попятилась обратно к выходу. Теперь мысль о том, чтобы оказаться перед ним нагой пугала, заставляла покрываться пунцовыми пятнами.

Со стыда сгореть можно, Господи.

— Я сама, выйди.

Он обернулся через плечо, брови изумленно поползли вверх. Будто Варя сказала что-то невероятно глупое.

— А с нечистью, значит, спокойно исподнее вверх задирала. Ты как позвоночник сзади сумеешь обработать? Там места живого нет, синяк на синяке и посреди занозы. Давай подождем, пока тебя горячка съест, в беспамятство вкинешься. Там уж я и насмотрюсь, и набалуюсь… — Мерзавец широко и бесстыдно осклабился, поигрывая чумазой склянкой в руке. Внутри вяло перекатывалась мутно-молочная густая мазь.

Она и сама не могла понять, что переменилось. Почему одна мысль о том, чтобы скинуть перед ним одежды стала страшной. Если раньше Варвара чувствовала давящую неловкость, когда грубые холодные пальцы выводили дорожки по рваным ранам, то сейчас она готова была кинуться в болотную топь. Лишь бы Яков не смотрел, не касался.

Человек, которому не чужды эмоции. Человек, прекрасно знающий об устоях и порядках. Хотелось всплеснуть руками, накричать, объяснить, как он все испортил, обманув ее с самого начала. Хотелось рассказать, как тяжело было привыкать к холодномутощему телу под боком, мириться с липким страхом и омерзением.