Книга Тетрадь в клеточку, страница 37 – Микита Франко

Лучше бы я в ту же минуту выпал из этого окна сам.

Она застыла на пороге, а я застыл на подоконнике с полупустой тарелкой и лихорадочно соображал, как это объяснить. Я вообще-то уже понял, что Биби не дура, но как будто по инерции сказал ей, как дуре:

– Согласно моей религии часть еды нужно отдавать богам, а часть – съедать самому.

Она смотрела на меня с каменным лицом.

– По-твоему, мне пять лет?

– Нет, – сказал я.

Больше мне добавить было нечего.

Я спрыгнул с подоконника и поставил тарелку обратно на стол. Мы стояли в разных концах кухни, в невыносимой тишине, и это была одна из самых ужасных ситуаций в моей жизни. Хуже был только День S.

– Ты и раньше так делать, да? – спросила она каким-то чужим голосом – тихим и надрывным. – И ты отдавать еду собаке?

Я ничего не отвечал, потому что и так понятно, что ответом будет «Да». Ну и еще потому, что мне было ужасно стыдно.

Я даже думал, стыднее я себя уже не почувствую, но тут Биби меня добила:

– Когда в моя страна бытьгражданский война, папины родители и маленькие братья и сестры умерли от голода. А ты выбрасывать еду.

От этих слов мне сделалось так плохо, что терпеть это стало почти невозможным, и я начал говорить ей, что пытался отказаться, что я никогда не говорил им, что голоден, или что хочу их еду, или что она мне нравится, но все это звучало так, будто я пытаюсь выставить их неправыми, поэтому чем больше я говорил, тем хуже себя чувствовал.

– Уходи, – вдруг сказала Биби так же тихо. – Я больше не дружить с тобой.

На самом деле я был даже рад, что она велела мне уйти. Оставаться на этой кухне было невыносимо.

Обуваясь в коридоре, я боялся, что ее мама все слышала из соседней комнаты и сейчас выйдет и тоже скажет мне что-нибудь про голод и войну. Но она то ли не слышала, то ли просто не захотела даже разговаривать со мной.

Я ушел и расплакался прямо в подъезде. Ну почему все так? Бог или кто ты там, зачем ты все испортил? Я же стараюсь исправиться, почему ты не ценишь?

Нет ответа. Ничего не налаживается. Бога нет тоже.

Привет, тетрадь в клеточку.

Биби сегодня разложила свои вещи по всей парте – намекая, что я не могу с ней сесть. Пришлось занять место рядом с Ладой – прямо какая-то парта для отщепенцев. Я подумал, что это был бы неплохой повод подружиться, ведь, получается, друзей у меня опять нет, но Лада при виде меня так сильно скривила рот, что это могло означать только: «Не хочу разговаривать с тобой вообще никогда-никогда».

После третьего урока все пошли в столовую, а я не пошел. Обычно я ем там свои бутерброды, но тема еды в присутствии Биби теперь надолго для меня закрыта. Наверное, даже навсегда.

И я впервые остался один на один с Лизой Миллер. На весь кабинет больше никого – только она и я. Наверное, раньше я бы умер от счастья, весь бы затрясся и начал заикаться в попытках с ней заговорить, но теперь мне было все равно. Она волновала меня не сильнее табуретки.

Поэтому я просто спросил ее:

– Почему ты не ешь?

Она, обернувшись, сморщила нос и сказала как бы в пустоту:

– Не понимаю, почему всякие вонючие педики считают, что могут со мной разговаривать…

Забавно, что она объединила прозвища Шпагина и Биби в одно и получилось третье – мое. Я не стал говорить ей, что я не педик или не вонючий, потому что мне действительно показалось это смешным, и я только спросил с улыбкой: