Книга Почти 15 лет, страница 234 – Микита Франко

Он покачал головой.

— Кажется, меня расстраивает, что я не понимаю, кто я.

— То есть?

— Если я не отец и не муж, то кто я ещё? Кроме этого.

Крис покивал:

— Это очень хороший вопрос. Поиск своих идентичностей. А раньше вы знали?

Слава пожал плечами:

— Я ведь как будто… как будто всю жизнь такой. Я стал отцом ещё в тот период, когда сам был ребёнком. И парнем Льва… примерно тогда же. До этого я был сыном, братом, школьником, студентом колледжа, а потом сразу… отцом Мики, мужем Льва. Как-то так.

Крис начал подсказывать:

— Может быть… художник?

И Слава сам удивился, как не почувствовал никакой близости с этим словом.

— Кажется, с тех пор, как этостало работой, я больше не ощущаю себя художником. Я уже лет десять ничего не рисовал просто… просто для себя.

— А если попробуете?

Что ж, не попробуешь — не узнаешь, что будет, если попробуешь. Вечером, удостоверившись, что вся компания благополучно добралась до Кемерово, Слава пообещал себе, что сейчас сядет за рабочий стол, выкинет все посторонние мысли, возьмет скетчбук, карандаш и…

Ничего. Белый лист, при свете настольной лампы становясь чуть желтоватым, представлял собой в глазах Славы одно большое необъятное ничто. Это ничто невозможно было измерить, подсчитать и осознать. С этим ничто невозможно было бороться.

Отбросив карандаш, Слава провел ладонями по лицу и, поднявшись, отправился на кухню за стаканом воды.

«Да что со мной не так?»

Вернувшись к скетчбуку, он покрутил его в руках, провел ладонью по шершавой бумаге и подумал, что понятия не имеет о том, какой он художник. Он знал, что у него получается лучше: например, фэнтезийные пейзажи в игровом лоре в работу доверяли ему, а вот персонажи, особенно с нестандартной анатомией, никогда не были его сильной стороной. У него неплохо получались портреты, но только технически: всё вроде бы правильно, выверено до каждой мелочи, а жизни в глазах не хватало. Может быть, это было справедливо не только для портретов. Но что ему нравилось? Что будоражило воображение, заставляя хватать карандаш и рисовать до самого утра? Он не помнил. Он даже не помнил, было ли такое когда-нибудь.

Может быть, только в детстве. Может быть, правду о себе стоит поискать в том пятилетнем мальчике, который раздражал отца рисованием цветов.

Цветы, цветы…

Слава нахмурился: почему цветы? Не то чтобы он всерьёз намеревался выбрать самый нестандартный для мальчика способ выражения себя через искусство, и рассердить тем самым отца. Вопреки мнению родителей, его выбор никак не был гендерно окрашен: не был ни мальчуковым, ни девачковым, потому что Слава мыслил его иначе.

Слава думал о том, что цветы удивительно закручены.

Он любил разглядывать их в саду у бабушки (подумать только: когда-то у него была бабушка — мать отца, потом она исчезла вместе с ним): пёстрые лепестки раскрывшихся бутонов представляли собой настоящие лабиринты, прохождение по которым фантазировал маленький Слава. А некоторые, как вот, например,бегонии, были похожи на воронку: когда он смотрел в сердцевину цветка, ему казалось, тот утягивает его за собой — в бездну, понятную только ему одному.

Потом, на бумаге, он любил повторять эти лабиринты, слой за слоем раскрывать бутоны, фантазируя, что так он добирается до истины: он находит начало и конец всему.