Книга Почти 15 лет, страница 104 – Микита Франко

Он сидел на кухонном полу, пьяный, с бутылкой Джима Бима в руках; рядом стояла металлическая собачья миска, сама собака лежала, устроившись у него в ногах. Он только что записал пьяное голосовое сообщение Славе с объяснениями в чувствах, и был уверен, что это самое искреннее, самое трогательное, самое приятное, что он вообще когда-либо ему говорил. Теперь же пытался дополнить своё послание словами: «Я тебя люблю», и злился, что промахивается мимо клавиш, что нажимает на «ю», а оно не жмётся, или вместо неё жмётся «б», и стирал, начиная заново, и уже был готов расплакаться от этой беспомощности, но Сэм время от времени приподнималась с его колен и тыкалась мордой в грудь или шею, и это почему-то успокаивало.

Ещё за день до этого он думал, что прекратит пить.

За день до этого он проснулся воскресным утром в Петербурге: его разбудила Юля и потребовала заплести ей косички. Лев буркнул, что не умеет, но та настаивала:

— Умеешь! Мне мама рассказывала! Ты ей заплетал! Давай, не ленись! — она потянула его за руку, вынуждая сесть, и сунула в ладонь две шелковые резинки в виде бежевых бантов.

Лев растеряно оглядел их, посмотрел на племянницу и сказал:

— Нужна ещё расческа.

Он заплел ей две неравные по толщине косички с торчащими в разными стороны прядками волос («Давно не практиковался», — объяснил он), но девочка всё равно была в восторге и побежала хвастаться маме — «Посмотри, что сделал дядя Лев!». Лев услышал, как Пелагея изобразила изумление и сообщила, что ей «никогда не достичь такого мастерства».

Когда он уходил — заранее, потому что ещё планировал заскочить к Кате — они прощались в коридоре не меньше получаса: Юля висела на нём и просила остаться жить с ними. Иногда подключала к этой дискуссии своих родителей:

— Пап, можно оставить Льва у нас?

Пелагея прыскала:

— Он тебе что, домашнее животное?

— Хищное, — невозмутимо отвечала девочка. — Лев — хищное домашнее животное!

— Тогда уж дикое, — поправила Пелагея.

Лев неодобрительно глянул на сестру, как бы спрашивая: «Мы всё еще обо мне?»

— Лев — хищное дикое домашнее животное, — исправилась Юля. — Давайте его оставим.

Тогда неожиданно вмешался Рома. Неожиданно — потому что Лев вообще мог по пальцам посчитать моменты, когда они с мужем сестры о чём-торазговаривали. Казалось, бедного гетеросексуального Рому приводил в ужас и Лев, и вся их семья, поэтому на совместных мероприятиях он терял дар речи, становился в сторонке и помалкивал.

Но тут он, отцепляя дочь от Льва, сказал:

— У дяди Льва есть своя семья. И ему нужно с ней разобраться.

Рома улыбнулся ему, а Льву показалось, что это не для Юли было сказано. Для него самого.

Распрощавшись, наконец, с племянницей, Лев направился по старому-доброму маршруту к Кате, квартиру которой всё ещё мысленно ассоциировал с притоном Камы.

Он не был у Кати больше десяти лет, а её дочь видел новорожденной только на фотографиях, которые Катя с разной регулярностью отправляла ему в мессенджерах в первые месяцы материнства. Лев эти снимки воспринимал исключительно как тренажер по подбору синонимов: «Какая милая», «Какая красивая», «Похожа на тебя» и беспроигрышный вариант — «Прелесть». Если в конце каждой фразы подбирать разные эмоджи, будет казаться, что не повторяешься.

Дома у Кати пришлось в четвертый раз изложить свою историю возвращения в Россию. Он хотел умолчать про удар и инцидент в домике в брачную ночь (с Пелагеей, как и с Кариной, например, умолчал), но от Кати почему-то тяжело что-то скрывать — она так пронзительно смотрит, будто видит его насквозь — и он нехотя вывалил всё, вообще всё, даже про свои проблемы с алкоголем.