Книга Окна во двор, страница 93 – Микита Франко

– Он просто испугался. Мы его успокоили.

– Понимаете, лечение тоже сопряжено с уколами, если он так реагирует, то…

– То что? – раздраженно перебил Слава. – Обкалывать его транквилизаторами?

Врач говорит терпеливым тоном с деланой ласковостью:

– Черепно-мозговые травмы влияют на эмоционально-волевую сферу, и поэтому…

Слава не слушал его. Мягко отстранившись от Вани, он подошел ближе к врачу и, понизив голос, с плохо скрываемой злостью проговорил:

– Он ребенок. Плакать и бояться – это нормально.Он заплакал – я его успокоил. Заплачет еще раз – успокойте тоже. Если он начнет выдавать реакции, не типичные для ребенка, который только что вышел из комы, тогда и поговорим про транквилизаторы.

Помолчав, врач кивнул.

– Мы вас услышали.

Слава обернулся к Ване, взял его лицо в свои ладони, вытер большими пальцами слезы. Поцеловав в щеку, сказал:

– Я еще зайду сегодня. После того как… как тебя полечат. – Он не рискнул повторять слово «процедуры». – Хорошо?

Ваня моргнул мокрыми ресницами, и с них скатились остатки слез. Вытерев их тоже, Слава обнял Ваню на прощание. Потом обнял я.

Проходя мимо врача, Слава бросил на ходу:

– Будет нервничать – звоните мне.

Пока мы шли вдоль больничного коридора, я старался держаться чуть поодаль от Славы – опасался попасть под горячую руку. Но, обернувшись на меня, он заговорил совсем спокойно:

– Странно, да?

– Что странно? – уточнил я.

– Они странные. Остаться в реанимации с ребенком нельзя. Здоровые эмоции давят успокоительными и считают это человечным.

Я пожал плечами, потому что не знал, что он хочет от меня услышать. Это ведь «лучшая медицина в мире» и «тут все в порядке с правами человека». Задумчиво потерев лоб, я проговорил:

– Ну… В России была бы какая-нибудь своя дичь, я уверен.

– В России за ним бы приглядел Лев, – со вздохом ответил Слава. – Мне было бы спокойней.

«Так давай вернемся», – чуть не сказал я. Но, глянув на Славино лицо, заметил блестки на щеках, вспомнил про крашеные ногти и решил, что лучше промолчать.

К началу сентября, когда пришло время возвращаться в школу, с каждым в семье произошел ряд позитивных изменений. Больше всего, конечно, с Ваней. Все началось с того, что еда начала поступать к нему не внутривенно, а прямо в желудок, и первые два раза его стошнило. Он расстроился, но больше из-за того, что невкусно – кормили какой-то полужидкой бурдой. Потом его перевели в обычную палату (и у него появился сосед), он начал двигаться и самостоятельно подниматься с постели, а еще говорить односложными фразами. Проще всего ему давались слова из однотипных слогов, так что вместо «Слава» он стал говорить «папа». В школе его временно перевели на «домашнее обучение», и учителя ходили к нему прямо в больницу.

Своих слуховых изменений Ваня не замечал, хотя определенно не выносил некоторых звуков: затыкал уши каждый раз, когда по палатам развозили еду и в каталке гремели столовые приборы, а еще терпеть не мог звук работы мусоровоза за окном. Но он ничего об этом не спрашивал, а мы ничего не говорили. Слава ставил телефон на беззвучный всякий раз, когда заходил в палату, и просил меня, учителей и других посетителей делать то же самое.

– Рано или поздно он все равно узнает, – замечал я, послушно отключая телефон.

– Лучше поздно, чем рано, – мрачно отвечал Слава. – Я не готов ему сейчас об этом говорить.