Книга Окна во двор, страница 90 – Микита Франко

Слава на секунду растерялся.

– А что спросить?

– Слышит ли нас, узнает, помнит ли что-нибудь.

Врач держал в руках свои роговые очки – они мелко тряслись в такт его рукам. Мне показалось, Ванино пробуждение вызвало в нем азартный интерес.

Слава наклонился к Ване, аккуратно убрал с его лба прядь отросших волос, ласково спросил:

– Ты меня слышишь?

Ваня быстро мигнул глазами.

– Это значит «да»? – уточнил папа.

Он снова мигнул. Слава расплылся в улыбке, глаза заблестели – я поймал себя на мысли, что вообще не помню, когда последний раз видел у него на лице такую искреннюю эмоцию. Шепотом он спросил у Вани:

– Можно тебя обнять?

Получив молчаливое согласие, Слава осторожно, чтобы не сместить провода с Ваниной груди, приподнял его, обхватив за плечи. Он целовал его лицо: щеки, лоб, подбородок – и что-то с горечью шептал между делом. Я постарался прислушаться, мне почудилась фраза: «Прости меня».

Ваня не обнимал в ответ, но я видел, какими влажными стали его глаза, стеклянная отрешенность, которая так пугала меня последние дни, пропала. Ваня возвращался. От этого зрелища меня самого пробило на слезы.

Я представил, каково это: тебе десять,ты просыпаешься в палате реанимации, весь в проводах, ничего не помнишь, перед тобой члены семьи, но ты даже не можешь с ними заговорить, только мигаешь глазами – и это единственное, что у тебя получается. Прибавить к этому дерьмовое самочувствие, и ситуация становится совсем стремной.

Я понял, что если обниму Ваню, то не выдержу: разревусь прямо в его плечо, а ему ни к чему мои рыдания. Подойдя к постели, я сжал его руку.

– Не уходи больше, пожалуйста.

Он не держал мою руку в ответ, только едва заметно хмурил брови, глядя вниз. Наверное, ему хотелось объяснить, что у него не получается пошевелиться, но говорить не получалось тоже, и он злился.

– Ничего страшного, это пройдет, – пообещал я, перебирая его пальцы.

Врач хлопнул в ладоши, разрушая интимную атмосферу нашего общения, и я вздрогнул от неожиданности и раздражения на этот неуместный жест. Он, довольно потерев руки, промурлыкал:

– Контакт установлен, это прекрасно!

В следующие несколько минут они со Славой допрашивали Ваню – он отчего-то утратил понимание иностранной речи и реагировал только на русский язык, поэтому папе приходилось переводить все, что говорил доктор.

– Ты помнишь, что случилось?

Два подмигивания – значит, нет.

– Мы были на футболе. Ты помнишь это?

Да.

– Ты чувствуешь свое тело? Можешь пошевелиться?

Да, чувствует. Ваня осторожно повернул голову в одну сторону, потом в другую. Было видно, что он пытался приподнять руки, но у него не получалось, словно к тем привязали тяжелые грузы. Врача, однако, это порадовало, он закивал:

– Отлично, хорошо, прекрасно!

Я, глянув на часы, вышел из палаты – нужно было позвонить Льву. В Ванкувере было десять утра, в России – около полуночи, но только так и приходилось общаться – выбирая из неудобных моментов для звонка наименее неудобные. Когда в Канаде утро переходило в день, у Льва полночь переходила в глубокую ночь, а когда здесь наступал вечер, в России всходило солнце, и Лев готовился к рабочему дню. Чаще всего я просыпался пораньше, чтобы поймать российский вечер, но даже в те моменты, когда у меня не получалось вовремя поднять с себя кровати, я не будил Льва своим звонком. Потому что он не спал.