Книга Окна во двор, страница 45 – Микита Франко

Она, не оборачиваясь, показала мне средний палец. Из соседнего окна высунулся китайский сосед, наблюдающий за нашей драмой как моя бабушка за турецким сериалом. Разозлившись еще сильнее, я с силой захлопнул рамы – так, что с нового потолка посыпалась известка.

Сначала я подумал: ладно, надо придумать, где взять траву.

Потом я подумал: ладно, надо научиться писать нормальные книги.

Потом я расплакался.

* * *

Мне пришлось вернуться к режиму попрошайки: снова ошиваться на улицах Ванкувера в надежде, что кто-нибудь согласится купитьтравы. После бессмысленной толкотни у кофешопа, когда весь день на меня сыпались отказы, я настолько отчаялся, что задумался над регистрацией в «Тиндере», чтобы снова найти девушку или парня постарше. Даже успел скачать приложение и выставить левые данные о себе, но, как только перед глазами замелькали чужие полуголые тела, сфотканные в запотевшем зеркале душевой, я вдруг представил себя рядом с ними – в ванной, в постели, на кухонном столе, уже знакомая судорога тошноты прошла по горлу, и я выключил экран.

Надежда, что больше не понадобится тратиться на сативу, меркла с каждым днем. Чем дольше я жил в Канаде, не затуманенной эйфорической пеленой в глазах, не смягченной моим смешливым состоянием, тем тяжелее давалась мне ее реальность. Я снова начал остро замечать ссоры родителей из-за денег и споры о целесообразности нашего переезда, хотя был уверен, что наступило затишье. Но, похоже, это я ничего не замечал, днем под кайфом шатаясь по городу с Лорди, а ночью – погружаясь в глубокий сон. Слава однажды сказал: «Ты спишь как мертвый. Даже пианино тебя не будит».

Старое Ванино пианино, купленное еще в России, добиралось в Канаду без нас – оно плыло в контейнере по океану и было чуть ли не единственной вещью, напоминавшей мне о доме. Я представлял, как оно через трещинки деревянного корпуса впитало в себя Россию: серую, неуютную и злую, настоящую, искреннюю и вдохновляющую, и теперь оно привезло ее сюда, с собой. Иногда я опускал ладонь на шершавую крышку и думал: «Только ты и я помним дом. Только ты и я».

Так мне, по крайней мере, казалось. Ваня и Слава выглядели прижитыми, адаптированными, даже довольными. Лев же не думал о России так, как думал о ней я, – ему не хватало работы, а не страны. Казалось, будь у него возможность работать, он был бы счастлив даже среди африканских племен.

Каково же было мое удивление, когда в разгар жаркого июля (самое время для детских дружеских матчей по футболу) Ваня вернулся с тренировки злой, заплаканный, в разводах грязи на лице и одежде. В таком виде его привел домой Лев – он был тоже, как и Ваня, не в духе.

Мы со Славой тревожно переглянулись, встречая их в коридоре.

– Изложи, пожалуйста, события, – с холодной вежливостью попросил Лев.

Ваня, всхлипнув, наклонился к шнуркам.

– Какие события?

– Что случилось? – спросил Слава.

– Меня усыновили голубые, – вяло огрызнулся Ваня. – Думал, вы в курсе.

Он, скинув бутсы, прошел в гостиную и бухнулся в белое кресло («Это не белый, это алебастровый», – говорил про него Слава). На поверхности тут же остались следы от его грязных пальцев и локтей, разводы с одежды, но никто не решился ему ничего сказать. Почему-то у меня заныло тело, как после драки.

– Что случилось? – повторил Слава, но уже больше для Льва.