Книга Окна во двор, страница 17 – Микита Франко

– Как-то у вас все не по-православному, – вздохнул я, садясь рядом.

Пелагея пихнула меня локтем в бок.

– Не садись, ты должен будешь стоять.

– Стоять? Где?

– Возле Славы.

Я поднялся и, обходя стулья на пути к сцене, столкнулся со Львом.

– О, ты тоже тут, – удивился я. – А разве по традиции тебя не должен вывести к алтарю отец?

Лев бросил на меня утомленный взгляд, который нужно было расценить как «Заткнись, пожалуйста», и я нахмурился, изображая, что мучительно пытаюсь что-то вспомнить.

– Ах да… Он же зашоренный психопат с традиционалистскими взглядами. Как грустно…

«Зашоренный психопат с традиционалистскими взглядами» – единственная характеристика, которую я когда-либо слышал от Льва в адрес его отца.

– Он умер.

– И это еще грустнее.

– Не сказал бы.

– Нельзя так об отце.

Лев оглядел павильон, заполнившийся нашими немногочисленными гостями, – все расселись по местам, и только мы вдвоем, стоя на сцене, перебрасывались колкостями перед зрителями. Наклонившись ко мне, Лев вкрадчиво попросил:

– Не мог бы ты закончить свой стендап на сегодня?

– Хорошо, пап.

– Я рад, что ты меня услышал, – дипломатично произнес Лев.

Услышал его не только я, но и Юля. Повернув голову к Пелагее, она громким шепотом спросила:

– Мам! А почему дядя Лев рад, что дедушка умер?

Пелагея зашикала на нее:

– Тише, тише, он не рад, он не это имел в виду.

В павильон зашла Карина и что-то шепнула мужчине-с-головой-многогранником. После этого по рядам прокатился шепот, что «скоро начнется», потому что регистратор уже здесь. При слове «регистратор» я представил пожилую женщину в узкой юбке, казенным голосом зачитывающую пустые слова про «дорогих молодоженов». Но я знал,что регистратор будет другой – видел его через стеклянные стены павильона: напомаженный мужчина в протокольном фраке. Когда он поворачивался спиной, длинный подол пиджака делал его похожим на пингвина. Смотрелось смешно, но узкая юбка была бы забавнее.

Я вышел из павильона и с правой стороны от входа увидел Славу – та женщина с глубоким декольте поправляла на нем галстук-бабочку и камербанд. Картина маслом: мама собирает на утренник ребенка.

Подойдя почти вплотную к Славе, я, понизив голос, спросил, чтобы слышал только он:

– Как тебе тут?

Он несколько удивился моему вопросу.

– Отлично. А что?

– Все как-то прилизанно, тебе не кажется?

– Это же свадьба.

– Но ты ведь не такой.

– О чем ты?

Не зная, как сказать помягче, я заметил:

– Ты… в смокинге. Ты же их не носишь.

– Но это же свадьба, – повторил Слава.

Подруга Льва, закончив разглаживать складки на Славином костюме, пожелала удачи и отошла в сторону. Проводив ее взглядом до павильона, я сказал про другое:

– Ты грустный.

Он неопределенно повел плечами. Я предположил:

– Считаешь, что совершаешь ошибку?

Слава искренне возмутился:

– Чего? Конечно, нет! – И, секунду помолчав, сказал уже мягче: – Мне грустно, потому что твоя мама этого не увидит, вот и все.

– Может, хорошо, что она этого не увидит.

– Почему?

– Потому что это твоя свадьба, а тебя здесь как будто бы нет. Она бы это тоже поняла…

Слава прервал меня, резким движением руки указав на вход в павильон. Тон его при этом остался спокоен:

– Проходи, Мики. Все в порядке.

Я пропустил его вперед, а сам зашел следом. Гости тут же подобрались, несмело захлопали, Лев и регистратор, поджидающие на сцене, встали прямее. Все смотрели на нас, и, хотя это не было запланировано, было похоже, словно к «алтарю» Славу веду я. Звуковик включил марш Мендельсона, и я мысленно закатил глаза: и тут классика.