Книга Окна во двор, страница 16 – Микита Франко

Когда все снова разбились на компании, скучковавшись в стороне, я сказал Славе, просто чтобы что-то сказать:

– У того мужика прикольная внешность.

Слава обернулся, посмотрел, кого я имею в виду, и попросил (или приказал?):

– Даже не подходи к нему.

– Почему?

– Он кусается.

– Ладно. – Я не понял, шутка это или как, и сменил тему: – А твои друзья будут?

– Нет. – Он постарался ответить непринужденно, но вышло тоскливо, вымученно даже.

– Почему?

– Они не могут прилететь.

Я постарался вспомнить Славин круг общения: фрилансер, рабочего коллектива нет, единственное окружение – такие же волонтеры в социальных учреждениях. Многие из них религиозны и делают добрые дела во имя Бога, особенно в детских домах, поддержку которым оказывает церковь.

– Ладно, – вздохнул я.

Я представил, как бы сейчас выглядела эта свадьба, если бы мама была жива. Наверное, мы бы прилетели вдвоем, она была бы свидетельницей у Славы, в таком же бежевом воздушном платье, как у Карины, и время от времени, когда никто не видит, она бы шикала: «Вынь руки из карманов» – или поправляла мне волосы, а я бы раздражался: «Отстань, мам». Или мы бы прилетели втроем: я, мама и какой-нибудь отчим, с которым мы бы обменивались колкими репликами, а мама бы говорила: «Прекратите ругаться», а я бы говорил: «Прости, мам», потому что мне бы не хотелось ее расстраивать. А может, мы прилетели бы вчетвером, или впятером, или вшестером: у меня были бы родные братья и сестры, среди которых мне пришлось бы играть роль старшего, то и дело перепроверяя, все ли на месте, и гадая, не задаст ли мне взбучку мама, если я потеряю хотя бы одного.

Но мамы нет, и свидетель у Славы – я.

– Спасибо, что ты здесь, – вдруг сказал он.

Я развел руками: не то чтобы у меня был выбор.

– Ты единственный в семье, кто меня поддерживает, – добавил Слава.

Иногда кажется, что родственная связь переоценена и при высоком уровне привязанности можно увидеть родителей, детей, братьев и сестер в ком угодно, кто не приходится нам таковым по крови. Но бывают моменты, когда мы обособляемся друг от друга, как острова в океане: есть Лев, Пелагея, Рома и Юля, есть я и Слава и есть Ваня – все мы вродекак части одного целого, но, говоря откровенно, только со Славой я связан до гробовой доски. Когда я пытаюсь представить свое семейное древо таким, каким его рисуют в школе на уроках биологии, то вижу между собой и Славой прочную неделимую нить, а все остальные звенья моей родословной – просто веревки, привязанные ко мне хлипкими узлами, могущими развязаться в любой миг. Иногда, в особо тоскливые моменты, я смотрю на Славу и думаю: «Все, что я знаю о своей семье, – искусственно, и только ты – настоящий».

Свадьба проходила в круглом праздничном павильоне приплюснутой формы – со стороны он был похож на металлическую кнопку, какие подкладывают на стулья училкам, а изнутри – на юрту с шаныраком. В центре павильона лежала красная ковровая дорожка, ведущая к сцене (напоминавшей алтарь), а по бокам от нее – стулья, выкрашенные серебряной краской.

Расположившись на стульях в первом ряду и усадив Юлю к себе на колени, Пелагея объясняла, что сейчас вынесут кольца, а она, Юля то есть, должна будет их взять и передать женихам. По уставшему лицу девочки я догадался, что она слушает эту инструкцию уже в сотый раз.