Книга Окна во двор, страница 159 – Микита Франко

Шева везде таскал с собой клей. Каждый час, где бы мы ни находились, он им дышал. Даже в школе, в туалете. Я всегда был рядом, смотрел на это.

– Зачем? – не понял я.

Мне было страшно, что с ним что-то случится, что он умрет во время прихода. Когда я увидел это в первый раз, мы сидели компанией в дворовой беседке, и Шева вытащил свой набор токсикомана из рюкзака. Занюхав, он сполз со скамейки, как будто умер. Хорошо, если он просто вот так лежал, а бывали дни, когда его трясло, как от судорог. Каждый раз думал, что это конец.

– И ты был в него влюблен? – ссомнением покосился я на Льва.

– Да.

– Интересные у тебя были вкусы, конечно.

– Дело не во вкусах. Я знал его с рождения. И я знал его другим.

– А он знал, что ты его любишь?

Думаю, знал.

Однажды он вот так валялся в подвале… Подвал был ничей, и его заполонили подростки. Короче, однажды мы были там с Шевой вдвоем, он опять нанюхался и валялся под батареей, а я рядом сидел, ждал, пока он придет в себя. А они очень легко в себя приходили, через пару минут открывали глаза и вставали на ноги, как будто ничего не было. Меня это всегда поражало.

Ну и он тоже вот так – полежал, а потом приподнялся на локтях, посмотрел мне в глаза и сказал:

– Я знаю, что ты гомик. Но я не из таких.

И все. Он встал на ноги, и мы пошли домой. О домашке, кажется, разговаривали. Самое удивительное во всем этом было то, что мы действительно делали домашку.

А насчет «гомика» – это не потому, что он хотел меня обидеть. Просто другого слова мы тогда и не знали – «гомик», «голубой», может быть, «педик» еще, но я не уверен. Если бы Шева знал слово «гей», он бы так и сказал, потому что ему на самом деле это было неважно. Он был хорошим человеком. До какого-то времени.

Лев замолчал, сжав руки на руле. Само собой, напрашивался вопрос «До какого времени?», но, покосившись на отца, я не стал спрашивать. Мне показалось, что ему нужно время, чтобы продолжить.

Потом с Шевой случилось то, что со временем случается со многими наркоманами: клей начал казаться ему слишком «легким», кайф притупился, и эффект стал не тот. Он решил достать другие наркотики, но для этого нужны были деньги, а денег тогда не было ни у кого, даже у взрослых. До того времени он хоть и терся вокруг скинхедов, но тоже никого особо не трогал – разве что ввязывался в эти уличные драки, когда район на район, но чтобы замахиваться на стариков, женщин, детей – такого не было. Ему просто хотелось принадлежать к какой-то тусовке старших ребят, которые прикольно одеваются; думаю, никаких других мотивов у него не было. Пока не появилась потребность в наркоте.

И тогда у него в руках оказалась бита. До сих пор не знаю, где он ее достал, но она была не новой: замызганная, в серо-розовых разводах, будто ее уже приходилось оттирать от крови. Вокруг ручки была намотана белая изолента, и он написал на ней шариковой ручкой: «Шева».

Я знал, что этой битой он планировал забить своего соседа – из-за магнитолы. Хотел выкрасть ее, продать и купить наркотики. Он рассказал мне об этих планах, а я рассказал его родителям – они были приличными людьми, но им нравилось на все закрывать глаза, они предпочитали думать, что Шева просто «перерастет» этот сложный переходный возраст.

Но тогда они меня послушали.

Лев снова замолчал, и теперь я не был уверен, можно ли спрашивать «И что дальше?» или лучше подождать. Когда молчание затянулось, я все-таки не сдержался: