Книга Фабрика воспоминаний, страница 64 – Клелия Ренуччи

Ориана с ярким шелковым шарфом на голове ехала за рулем кабриолета, вести который ей было столь же комфортно, что и свой «Бугатти-57». Мягкая внешность скрывала бесстрашный характер, и Джакомо восхищался ею все больше. Ориана даже умела пилотировать самолеты. Она любила опасность. Ориана как-то рассказала Джакомо, что однажды, когда она летела с Жаном Мермозом в Сан-Себастьян, где должна была дать сольный концерт, у их «Латекоэра» треснуло правое крыло. После аварийной посадки они очутились под обломками самолета, но, к счастью, отделались одними ушибами и синяками. Каждую секунду опасаясь, что самолет загорится, они сумели все-таки выбраться наружу. Концерт переносить не пришлось.

Джакомо и Ориана прибыли в Канны и поселились в номере отеля «Мартинес». Лежа на кровати, Джакомо смотрел, как Ориана курит, и слушал, как она описывает свое сотрудничество с Габриэлем Форе в 1924 году. Он любовался ее лицом, пальмами за окном и синевой моря, сливающегося с небом.

— Мне было семнадцать, — говорила Ориана, — когда я получила свой первый приз на консерваторском конкурсе. Габриэль Форе организовал мой дебют в качестве солистки здесь, в Каннах. Каждый раз, когда я сюда возвращаюсь, не могу не вспоминать те дни. Мне предстояло играть произведение самого Форе, а также Чайковского, Сен-Санса и Брамса. Он впервые одолжил мне свою виолончель и, чтобы поддержать меня, хотя и без того уже сделал немало, в завершение концерта вышел на сцену. Этот человек с лохматой шевелюрой и ницшеанскими усами был неподражаем. Видел бы ты его взгляд… гордость — слишком слабое определение, потому что оно близко к слову «гордыня» и не вмещает того великодушия, которое отличало этого музыканта и композитора. Я не была единственной, кому он помог, и все же наша взаимная привязанность породила в то время немало пересудов, ведь замуж за Поля я вышла лишь два года спустя. Мой отец на стенку лез, когда до него доходили слухи обо мне и Форе. Однако незадолго до смерти маэстро передал мне свою виолончель, эту Кастаньери восемнадцатого века, за которой так любовно ухаживал. Я тебе пока не надоела со своими историями, любимый? — рассмеялась Ориана, выдыхая последнюю затяжку сигареты в весенний воздух, после чего подошла к Джакомо и поцеловала его.

— Нет, продолжай, я хочу знать о тебе все.

— В любом случае, именно благодаря Форе я познакомилась с Жаном Винером. Благодаря ему и Артуру Онеггеру, который был моим котурном в театре «Вьё-Коломбье».

— Котурном? — удивился Джакомо. — Как так? Котурн — это же обувь трагических актеров в античных театрах.

— Ну да, но этим словом еще называют соседа по комнате. Каждое воскресенье мы располагались в дальнем зале театра, чтобы сопровождать музыкой сеансы немого кино. Артур играл на барабанах, я на виолончели… Мы втроем, вместе с Жаном Винером, впервые собрались на улице Гюйгенса, в районе Монпарнаса, на репетиции «Шестерки». Кокто тоже был там, и мы весь вечер забавлялись, пародируя Баха и Шопена. Онеггер веселился от души и необычайно смешно изобразил мое первое участие в киносеансе — как я боялась, что не попаду в ритм со сменой изображений бури, вьющейся вокруг ледяного замка. Он был просто уморителен. Впрочем, что-то я разболталась, пора уже одеваться. Ты поможешь мне, любимый?