Книга Лев Голицын, страница 2 – Андрей Белянин

Также дружен самому Александру Сергеевичу Пушкину, и даже его анекдот о любимой бабушке и тайне трех карт лег в основу сюжета «Пиковой дамы».

Кроме того, в свободное время он же написал несколько стихов для романсов самого Глинки! Быть может, взыскательный слушатель и поныне помнит их? Тот же «Забуду ль я?» или «Скажи, зачем…», ну и тем более «Разочарование», «Лила в черной мантии», «Поцелуй». Неужели нет? Поверить в сие трудно…

Фамильный герб нашего рода включал в себя королевское поле в обрамлении красного бархата, всадника с занесенным мечом, двух черных медведей и трехглавый подсвечник, а еще белый крест, схожий с мальтийским, на синем фоне. Сверху надпись на латыни: «Муж есть сила!».

И все мужчины нашего рода понимали это только так: Голицыны не были слабаками. Да, были и дураки, и игроки, кто спорит, но предатели и трусы — никогда…

Однако если кому уж так безумно интересны всякие разные детали, например: почему всадник в европейских доспехах, почему линии креста не остры в окончании, а напоминают лепесток или же что именно держат медведи в основании подсвечника… Хотите знать?

Так вот…

Обратитесь в ближайшее геральдическое сообщество, там вам все объяснят и подскажут. Мне же оно сейчас абсолютно не интересно, я спокойно продолжу наш рассказ в удобном мне русле. Кто желает, остается со мной и слушает…

…Целостное взросление мое как личности проходило впоследствии в зданиях знаменитой Сорбонны, старейшем учебном заведении Парижа, куда я отправился за степенью бакалавра, оставив дома двух братьев на попечении отца. Трех же сестер моих воспитывала матушка-католичка как истинно польских пани.

Здесь, в университете, царил воздух свобод и надежд на прогрессивное будущее. Занятия давались легко, хоть учителя вечно жаловались на меня по причине буйного нрава. По их мнению, я сам задирал других учеников и дрался без поводу! Но как же прикажете считать насмешки над славянским акцентом моим отсутствием повода⁈

Бывало, и двух дней не проходило, чтоб не пришлось мне расквасить кому-то нос во славу Отечества! А нефиг было на нас наезжать в тысяча четыреста двенадцатом, а потом в тысяча восемьсот двенадцатом, да и вообще хоть когда!

Именно там, в культурной и образованной Сорбонне, меня навсегда убедили, что, как я ни владей языками, какие чины ни заслужили мои родители, как ни древен княжеский род мой, — для самого занюханного европейца я извечно останусь лишь грубым русским варваром! Да и пусть бы, но…

В общем, вот тогда и произошло со мной первое в жизни моей странное происшествие. Напомню: с юности носил я пенсне, что придавало необдуманной храбрости некоторым студиозусам. Вроде как этот князь слеп как крот! Давайте ему напинаем, он и не заметит, кто, куда, как!..

Факт того, что во мне было по их же франкской системе измерения величин свыше двух метров росту и косая русская сажень в плечах, почему-то игнорировался галльским высокомерием. Слов нет…

…Они остановили меня в сумерках наступающей ночи, гуляющего после занятий вдоль мутной Сены, под мостом, неподалеку от величественного Нотр-Дам-де-Пари. Их было шестеро: пятеро французов и один особо наглый бельгиец. Все спортсмены, занимающиеся фехтованием и греко-римской борьбой, а потому неслабо отбитые на голову.

— Что вам угодно, господа хорошие? — удобства чтения ради я не буду вести речь, как граф Толстой, на французском, а сразу оставлю язык читателя моего.