Книга Королева праха и боли, страница 59 – Лив Зандер

Во второй раз за свое проклятое существование я потерял ребенка. Дочь Ньялы, возможно, и не была моей, но я все равно горевал по ней. Теперь я горюю снова, но моя боль никогда не сравнится с той агонией, которую Ада, должно быть, испытывала все это время.

Совсем одна.

Потому что меня рядом не было.

Я бросил ее наедине с горестями.

Вместо того чтобы победить одиночество моего существования рука об руку с Адой, я покинул ее. Как можно исправить тот вред, который причинил ей в своем ослепительном неведении?

– Умоляю, Енош, скажи, как такое возможно? – Ярин сел, щелкнул пальцами, создав позолоченный кубок, и отхлебнул из него. – Я в замешательстве. Ошеломлен, честно признаюсь. Почему мы чувствовали ребенка Ньялы, определенно смертного, а этот прячется от нас со всей божественной надменностью?

Ада, наверное, ничего не воспринимала, но я сел на кушетку рядом с ней и погладил ее ухо так, как ей всегда нравилось.

– Ньяла…

– О, кажется, я понял. – Ярин хихикнул, хотя и без своей всегдашней заносчивости. – Ай-ай-ай… Енош. А я-то думал, ты не делишься своими женщинами. Выходит, ты не такой уж ханжа.

В любой другой день я перерезал бы ему глотку, чтобы братец истек кровью на свои подушки, но сейчас я едва сумел заставить себя поднять голову.

– Орли держала ее дерзкую, безрассудную измену в тайне. Вот она, бесконечная развращенность смертных во всей красе.

Я на два столетия застрял в поддельной ловушке горя, скорбя о потере дочери, которая и вовсе не была моей. О, Орли прекрасно скрывала свое предательство. И настроила меня против жены, когда я проснулся, отравив мне разум настороженностью и подозрениями.

Я ожидал от себя бешенства, стремления вернуться на Бледный двор, чтобы вплести служанку в трон, но обнаружил в душе лишь одинокую печаль.

Апатию.

И усталость.

Два века ярости и недоверия – и что мне это дало? Мертвую жену, полную праведного гнева. Дитя, потерянное из-за моего собственного озлобления. И разбитое сердце, неистово бьющееся за них обоих.

Я люблю Аду.

Люблю ее, как никогда и никого не любил прежде, не помня о боли, которое это чувство уже причинило мне, не думая о страданиях, которые еще, несомненно, последуют. Люблю ее безумно, но это не спасло ни ее, ни меня. И не спасет этот мир.

Как же все исправить?

Я настолько полон старой ненависти и опаски, что позволил им поймать меня в западню; из-за них я причинил вред честнейшей на земле женщине. Женщине, которая хотела вернуться ко мне, которая, возможно, питала ко мне привязанность. Может, даже чуть-чуть любила?

Но это было до того как…

До того, как я позволил подлости смертных вспороть ей живот. До того, как отказал ей в своем тепле, хотя и знал, каков он – мучительный холод смерти. До того, как надел на нее корону из пальцев мертвых детей. До того, как опустил ее в эту проклятую могилу!

– Бессмертное дитя… – Ярин, скрестив ноги, задумчиво провел пальцем по нижней губе, разглядывая носок собственного сапога. – Мне только что пришло в голову, что я, возможно, зачал тысячи таковых, по незнанию оставив их в гниющих животах бесчисленных шлюх. И даже я не нахожу здесь ничего смешного. Ты прекрасно знаешь, как я люблю детей… В их головах скачут такие приятные мысли.

Я теснее прижал к себе обмякшее тело Ады, сделал еще один обжигающий вдох, и новая волна стыда опалила меня.