Книга Сильверсмит, страница 209 – Л. Дж. Кларен

Я смотрела, как волны Бриннейского моря набегают и откатываются от берега нашей крошечной бухты, завороженная туманом, витающим в воздухе.

Голос Даймонда выдернул меня из транса:

— Похоже, сегодня ты… ничего так.

Я метнула в него раздраженный взгляд, отвернулась и налила себе кружку зеленого чая.

— Мои единственные собеседники последние три недели — это ты и кошка. Не льсти себе.

Даймонд тихо усмехнулся и цокнул языком.

— Ты не слишком приятна, когда злишься, Ари.

Я сделала глоток и вспомнила, сколько всего изменилось с тех пор, как мы были в Товике.

— К черту приятность, — пробурчала я. — Не уверена, что теперь вообще могу себе позволить быть приятной.

С этими словами я оттолкнулась от деревянной стойки и села напротив него за крошечный стол на двоих, втиснутый в углу кухни.

— Я была идиоткой, когда побежала к Молохаю добровольно на жертву. Думала, что поступаю правильно. Что это проще для всех. А на деле я приняла решение, опираясь на ложь и людей, в которых должна была хотя бы усомниться.

Даймонд вздохнул, в его взгляде мелькнула печаль.

— Любовь заставляет нас творить глупости.

— Я не люб… — я осеклась, так и не договорив то, что мы оба и так знали.

Я любила его. По крайней мере, часть его. Хотела я того или нет.

Но больше никогда я не буду принимать решения, полагаясь на непроверенные чувства. Никогда больше не стану действовать безрассудно, даже ради тех, кого люблю. Никогда больше не позволю себе лгать самой себе. И никому больше не поверю на слово.

Я приняла за чистую монету слишком много вещей, что оказались ложью.

Хватит.

Молохай убил во мне кое-что — мою слепую веру в добро. Я отрастила новое сердце, и теперь, несмотря на остатки любви и тоски, мне нужно решить — готова ли я когда-нибудь снова отдать это сердце кому бы то ни было.

Я плотнее завернулась в плед и сменила позу на стуле. Шира прижалась к моей ноге, почувствовав мое беспокойство.

— Можно ли любить и ненавидеть человека одновременно? — спросила я тихо.

Даймонд сделал глоток кофе и пожал плечами.

— Если силы этих чувств равны… думаю, можно.

Я сглотнула.

— Я должна чувствовать к нему одно лишь презрение. И я злюсь, правда, злюсь… но все, чего я хочу, чтобы появилась причина… простить его, — меня передернуло от волны ненависти к себе. — Почему, Даймонд? Почему я хочу его простить? Я ведь должна хотеть убить его. Что со мной не так, если я хочу простить человека, который убил тех, кого я люблю, сильнее, чем хочу ненавидеть его?

Даймонд внимательно на меня посмотрел.

— А ты веришь в то, что у него был выбор? Что он мог не убивать их?

Если бы я не побывала в том месте, где оказался Оливер после смерти, я бы сказала — да, мог. Но человек, который может убить ребенка, не может быть добрым. Не подарит ему игрушечного коня. Молохай причинил мне такую боль лишь своими тенями, сила у него была безмерная, и с такой силой можно было бы сотворить ужас.

Когда я нашла Филиппа и Оливера, они были такими… спокойными. Будто не страдали. Несмотря на кровь, несмотря на весь ужас. Это их умиротворенность — то, что я никогда не забуду.

— Нет, — прошептала я. — Нет, я не думаю, что у него был выбор.

Даймонд перевел взгляд на письмо Гэвина, которое все еще лежало на столе. Мы оставили его там недели назад и с тех пор не трогали.

— Ты читала его? — спросил он.