Книга Ты вернешься!, страница 42 – Галина Чередий

— А попроще? — Рус взбрыкнул подо мной, напоминая насколько он уже твердый и готов к новому заходу, но мне хотелось потянуть момент предвкушения, потираясь о его ствол своей сердцевиной, но не впуская пока.

— Куда уж проще? Пока я — хранимая Луной, а ты — человек, никакое зачатие невозможно.

— Как это исправить?

— Зачем? — наклонилась и обласкала его сосок так же, как делал он с моими, и мой любовник вздрогнул и снова взбрыкнул, застонав.

— О-о-ох, че-е-ерт!… Просто я хочу это знать, княжна моя, — однако упорно вернулся он к нежеланной теме. Вся суть его натуры, кажется, это упрямство, с которым он прет к желанной цели.

— Да никак. Смысла нет. Я не могу перестать быть той, кем рождена.

— Ага, а я, выходит, могу? Вот кстати, давно хотел спросить. Почему я не того… не обращаюсь? Мы же тут иногда такое творим, и царапины и укусы…

На меня будто ведро воды ледяной плеснули, убивая возбуждение, и я дернулась встать, но Рус сцапал меня за запястье, повалил рядом с собой, и я ему это позволила. Опять.

— Я не буду даже говорить на эту тему, — ответила, встретившись с ним взглядом.

Мне нравятся его глаза. Вроде бы серый — самый безжизненный нейтральный цвет, но у него не так. Ртуть, подвижная, изменчивая, темнеет-светлеет, плещется, живет, излучает на меня такую мощь вожделения,что я в нем буквально купаюсь, как в горячем источнике. Но сейчас этот прямой и нахально требующий ответов взгляд начинал злить.

— Да почему, Эрин?

— Потому что ты понятия не имеешь, о чем речь завел.

— Ну ясен пень, не имею, ты ведь мне ни черта рассказывать не хочешь, — фыркнув, он перетек на меня, вынуждая перевернуться на спину и раздвинуть ноги, позволяя достичь почти полного контакта. — Приходишь, пользуешь по-всякому, жестокая ты женщина, и бросаешь потом до следующего раза.

— Недоволен? Хочешь прекратить это мое жестокое использование? Могу уйти с кон…

— Эй! А ну стопэ! Никакого уйти у нас не будет, ясно? Никогда.

Что же, наверное, пора ему четко указать на огромные различия между нами, которые он, похоже, нисколько всерьез не воспринимает. Легко спихнув его с себя, я села и глянула на него сверху вниз, не стесняясь добавить к визуальному давлению и ментальное.

— Никогда — слишком громко сказано, Рус. К сожалению, ты проживешь намного меньше меня и, по моим меркам, очень скоро окажешься… эммм… мягко выражаясь непригодным для того, чем мы занимаемся.

— Ах ты, циничная моя красавица! — И снова мое давление, способное согнуть любого почти моего соплеменника в бараний рог, не возымело никакого действия. Рус, словно не замечая его, потянул меня к себе на грудь и по-хозяйски стиснул обе ягодицы, стоило только поддаться. — Непригодным, значит? Эрин, я с тобой занимаюсь любовью, а для нее нет неподходящего возраста или срока годности.

Что-то острое, пронзительное прозвучавшее в его голосе стерло мою злость, укололо тянущей болью в груди, и с губ сорвалось совсем не то. Сожаление, вместо вербальной отрезвляющей оплеухи.

— И все же, с временем не поспоришь, Рус.

— Почему нет? Детка, если я стану этим самым обращенным, то ведь смогу жить столько же, сколько и ты?

— Ты опять? Мать всех стай, я, и правда, пойду, а ты оставайся тут и выкинь эту дурь про обращение из головы!

— Ни черта! — его глаза полыхнули страстным упрямством, и Рус навалился на меня, хватая за запястья. — Рассказывай все как есть!