Книга Невидимый враг, страница 115 – Анна Снегова

— Не… реви… глупышка… я же… маг. Забыла?.. Я… вылечусь.

Но проходит секунда за секундой, а я не вижу, чтобы что-то происходило. И бросить его, чтобы бежать за какими-то снадобьями, тоже боюсь.

— Та-ак… Ив. А теперь слушай меня… внимательно.

Он дышит так хрипло, что моё сердце как будто сжимает всё туже и туже ледяная рука.

У него не выходит. Лечение не получается!

— У вас тут случайно нету… кошачьей фиалки?

В первую секунду настолько удивляюсь, что не сразу понимаю, о чём он. А потом до меня доходит.

Кошачья фиалка. Редкий такой цветок. Растет только на самых крутых горных вершинах, где бродят одни горные барсы и снежные козлы. Слышала, что дикие коты ищут этот цветок и съедают, если ранятся в брачных схватках.

Расти может только в снегу, на горном склоне, слишком сильно любит холод. Абсолютно не приживается в тёплой местности, я несколько раз пыталась в огород пересадить, и всё без толку.

— Сейчас… погоди минуту! — шепчу онемевшими, непослушными губами и больно задевая косяк плечом, стремглав выношусь из сарая.

Бросаюсь к брату, который уже притащил откуда-то лопату и копает зачем-то яму.

— Арн… Арн… — голос не слушается, срывается. Брат оборачивается и смотрит вопросительно на меня. — У тебя не завалялось где-нибудь… кошачьей фиалки засушенной?

Свежесорванная, она не хранится дольше пары часов. Слишком нежные стебли и лепестки. Безумно сложно успеть донести ее, не потеряв свойств, до места, где можно уже высушить при нужной температуре.

Жду ответа в отчаянной надежде. А он… молчит. Только смотрит на меня сочувственно. И это его сочувствие разрывает мне сердце.

— Всё настолько плохо?

Я понимаю по глазам, что цветка у него нет.

— Закончилась, Ив. Как раз собирался в горы, пополнить запасы для своих котов, но… Мэй. И я не успел. Прости.

Это его «прости» эхом отзывается у меня в ушах, когда на негнущихся ногах иду обратно.

Мой кот умудрился кое-как сесть и отползти в самый тёмный угол, пока меня не было. Как зверь, который пытается спрятаться, чтоб зализывать раны там, где его никто не увидит. Или… умирать без чужих глаз. Но этот вариант настолько не сочетается с тем, что вот ещё совсем недавно он был живым и полным сил, что эти руки обнимали меня так горячо, а губы целовали так жарко… что в него я не могу, не хочу верить.

— Дай я хотя бы перевяжу тебя! — умоляю сквозь слёзы.

— Значит… не нашла… — тихо констатирует он.

А потом без сил откидывается спиной на дощатую стену сарая.

И я вижу на его мертвенно-бледных губах улыбку. Он усмехается. Смеётся над собой. Что так вот глупо попался. Что так вот глупо… всё заканчивается.

Подхожу и сажусь рядом в сено. Бессильно смотрю на свои руки, лежащие ладонями вверх на коленях. Ну как же так?..

— Скажи, что я могу сделать?

Касаться себя даже для перевязки он запрещает. Но мой мозг отказывается сдаться. Отказывается признать, что — всё.

Он смотрит мутнеющими глазами, в которых гаснут серебряные искры. Теперь это мутное серебряное зеркало. В котором я вижу лишь отражение своей будущей скорби. Длинных-длинных лет одиночества. Жизни, в которой погаснет солнце. Жизни без него.

— Что… сделать?.. Зверя того… сжечь. — Он останавливается, чтобы проглотить ком в горле, и я вижу, как на шее дёргается кадык. — Меня… после… тоже.

Я закрываю лицо ладонями.