Книга Дикая Омега, страница 51 – Ленор Роузвуд

— О, ну спасибо тебе, Док, — скалюсь я, стараясь вложить в слова как можно больше яда. — Да чтобы я без твоих экспертных лап делал?

Чума молчит секунду, просто сверлит меня этими чёртовыми линзами. А потом — не говоря ни слова — тянется к застёжкам на маске.

Каждый щелчок застёжек звучитоглушительно громко.

— О, не боишься, что я тебя заражу? — ядовито бросаю я.

— Не будь идиотом. Идиотизм не заразен.

Я бормочу ему «пошёл на хуй» себе под нос и делаю ещё глоток, наблюдая краем глаза, как он снимает маску. И вот — лицо.

Аристократичные черты. Резкая линия скулы с лёгкой щетиной. Полные губы, изогнувшиеся в едва заметной ухмылке, от которой хочется прописать ему по зубам.

Я сглатываю, алкоголь жжёт горло, но не гасит странного скручивания где-то в животе.

Ненавижу этого ублюдка. До дрожи.

— Вот так, — тихо произносит он. Голос без маски — глубокий, бархатистый. — Теперь лучше, правда? Теперь ты можешь смотреть мне в глаза, когда я говорю тебе, какой ты несносный засранец.

Я ощетиниваюсь, оскал кривится, слишком наигранный.

— Пошёл ты, Чума.

— Ммм, не думаю, — легко отвечает он, отложив маску. — Не в твоём состоянии.

Его взгляд опускается… ровно туда.

— Да и мы оба знаем, что в таком случае всё было бы совсем иначе.

Мой член дёргается.

Что, БЛЯДЬ? Почему я твердый?

Я же его ненавижу.

В лицо бросается жар, я ёрзаю. Конечно же, он заметил. Этот засранец замечает всё.

— Что это, по-твоему, значит, пернатый мозг? — рычу я.

Вместо ответа — его фирменный самодовольный смешок, от которого мне хочется заткнуть ему рот.

Заткнуть. НЕ — затолкать.

Какого хрена вообще творится в моей голове?

— Не смотри так шокированно, — укоряет Чума, вся та же раздражающая ухмылка на губах. — Это вполне естественная реакция. Хотя любопытно…

Он наклоняется ближе, так что я чувствую тепло его дыхания на своей щеке.

— Это боль тебя так возбудила? Или что-то другое?

Я открываю рот, чтобы выдать яд, но он тихо цокает языком.

— Не нужно защищаться, Виски. В твоём… хрупком состоянии — с больным пальчиком и плечом — тебе всё равно рано или поздно понадобится чья-топомощь.

Я огрызаюсь:

— Да чтоб я подпустил тебя хоть на метр к своему члену, ты, ёбаный…

— Правда? — бросает он вызов тихим, мягким голосом.

И его рука — его, блядь, рука — оказывается на моей ноге.

Он стоит между моими коленями теперь.

Слишком близко.

ОХУЕННО близко.

Мой член дёргается снова.

Рефлекс. Просто дурацкий рефлекс.

— Ты же на взводе с тех пор, как наша омега появилась здесь, — задумчиво произносит Чума. —Больше, чем обычно. Тебя сводит с ума, что ты можешь только смотреть, но не прикасаться. Пока что.

Я сжимаю челюсть так сильно, что она готова треснуть. Но я не двигаю его руку, даже если это всё, о чём я сейчас могу думать. Я убеждаю себя, что не убираю её только потому, что это выглядело бы как уступка.

Не потому, что мне нравится.

Потому. Что. Мне. НЕ. НРАВИТСЯ.

— И что? — выплёвываю я. — Ты думаешь, ты лучше? Ты ходишь тут, строишь из себя высокомерного святого, но я видел, КАК ты на неё смотришь. Ты всё равно альфа. И именно ты проводишь целые дни в комнате рядом с её. Не надо делать вид, будто ты не сходишь с ума так же, как мы все.

Я жду, что он это отрицать будет.

Отшутится своим снобским тоном.

— Возможно, так и есть, — спокойно признаёт он.

Я хлопаю глазами. Не ждал. Совсем.