Книга Тихая пристань, страница 77 – Анна Рогачева

В избе пахло хлебом, сушеными яблоками и покоем. Машенька, свернувшись калачиком на лежанке у печи, спала, прижав к щеке куклу. Петька в углу чинил хомут, его движения были размеренными, уверенными — движения хозяина. Арина у окна заканчивала вышивать рубаху, и последний луч заката золотил тонкую льняную нить в ее пальцах.

«Живут», — беззвучно прошептали губы Матрены, и в этом слове был итог, приговор и благословение.

Она села на лавку напротив Арины. Долго молчала, глядя на ее руки, на спокойное, чуть уставшее лицо, в котором не осталось и тени былой затравленности.

— Ну, вот, — наконец сказала старуха, и голос ее звучал не скрипуче, а глухо, как шум далекой реки. — Дом стоит. Дети растут. Руки работают. Душой оттаяла. Дошла.

Арина отложила рубаху, встретилась с ней взглядом.

— Дошла, бабушка. Спасибо.

— Не мне. Себе спасибо сказала. Да тем, кто руку протянул. — Матрена достала из-за пазухи не узелок, а маленький, тщательно выскобленный берестяной туесок, запечатанный воском. — Это тебе. На самый черный день. Которого, гляжу, у тебя и не будет.

Арина взяла туесок. Он был удивительно легким.

— Что это?

— Зерно, — сказала Матрена. — Не простое. Отборное, с моей заветной полосы. Такое, что хоть в камни сей — взойдет. Его не есть. Его — сеять. Когда свое поле будет. Или когда внукам своим завещаешь. Оно — жизнь. Продолжение. — Она замолчала, вглядываясь в лицо Арины. — Ты думаешь, конец твоей дороге? Нет, голубка. Это — начало новой. Ты грядку свою вспахала, удобрила болью да трудом. Теперь пора сеять. Не только репу да лук. Сеять тишину. Сеять лад. Сеять счастье. Оно, знаешь ли, как растение редкое — приживается только на доброй, ухоженной почве. У тебя теперь такая почва есть. Душевная.

Арина сжала в ладонях прохладный берестяной бок туеска. В нем слышался сухой, терпкий шелест. Шелест будущих колосьев.

— А как его сеять-то, бабушка? Счастье? Я ведь не знаю. Я только отбиваться умела.

— А ты и не замечай, как сеешь, — улыбнулась Матрена, и в улыбкеэтой была вся многовековая, терпеливая мудрость ее рода. — Улыбнешься солнцу поутру — вот тебе и семечко. Обнимешь ребенка не в страхе, а в радости — вот и росток. Сошьешь вещь не из-под палки, а с любовью к тому, кто носить будет — вот и цветок. А когда цветов много наберется… тогда и плод завяжется. Сам. Тихий такой, незаметный. Проснешься однажды, а он уже тут, в сердце, созрел. Теплый. Тяжелый. Настоящий.

Она помолчала, глядя на пламя в печи.

— Про Ивана весть получила. Да. Не радуйся и не горюй. Его дорога — его крест. Твоя дорога — твоя. Они больше не пересекутся. Ты свободна. По-настоящему. Не только от него. От страха своего. От прошлого. Теперь ты — чистое полотно. Вышивай на нем что хочешь.

Арина взглянула на спящую Машеньку, на сосредоточенного Петьку, на свои руки.

— А если… если я боюсь ошибиться? Стежок кривой положить?

— Э, милая! — Матрена махнула рукой. — В жизни, в отличие от холста, нет кривых стежков. Есть — путь. И каждый стежок, даже через боль, даже через слезы, вел тебя сюда. К этому очагу. К этой тишине. Доверяй своим рукам. Они умнее головы знают. Голова сомневается, а руки — помнят. Помнят, как созидать.

Она поднялась, взяла посох. Ее визит, как всегда, был краток и полон смысла.

— Я пойду. Не провожай. — На пороге обернулась. — И, Арина… не замыкайся. Сердце, что выстояло такую бурю, заслужило и тихую пристань. Не бойся нового тепла. Оно придет. Не как вихрь, не как пожар. Как первый луч солнца после долгой ночи. Ты его узнаешь.