Книга Тихая пристань, страница 72 – Анна Рогачева

— Мама! Гляди! Золотая!

— Молодец, дочка. Клади аккуратненько, не помни.

Они набрали полные корзины: крепкие боровики, яркие рыжики, упругие моховики. Но главным сокровищем стала тишина между ними, наполненная не страхом, а совместным, понятным делом. И смех Машеньки, когда Петька, показывая «съедобную сыроежку», случайно коснулся ею ее носа, оставив розовый след.

Возвращались они усталые, довольные, пропахшие хвоей и сырой землей. Вечером того дня в избе стоял густой, божественный запах: Аринатушила грибы с картошкой и лучком в глиняном горшке прямо в печи. А Петька, осуществив свою мечту, смастерил на улице простой треножник и подвесил над маленьким костром котелок — варил «походную уху» из ершей, которых наловил на удочку утром.

— На, пробуй, — сказал он матери, подавая деревянную ложку с прозрачным бульоном. И в его глазах была такая трепетная надежда на одобрение, что у Арины к горлу подкатил ком.

— Вкусно, сынок, — хрипло сказала она. — Очень. Настоящая мужская работа.

Он покраснел до корней волос и суетливо принялся мешать котелок.

Заготовки стали их новой страстью и ритуалом. В подполье, которое Петька обустроил с помощью Степана, появились первые банки — темные, засмоленные горла, завязанные пузырем. Грибы солили в кадке. Ягоды — малину и позднюю чернику — сушили в печи и на полатях, разложив на чистых холстинах. Арина, вспомнив бабушкины уроки, поставила брагу из ржаных сухарей, чтобы к зиме иметь свой, слабый квас.

Однажды Агафья, увидев их «кладовую», покачала головой, но в глазах ее светилось одобрение.

— Обустраиваетесь… Ишь ты, и рябиновые гроздья уже на нитку нанизали. От цинги, что ли?

— От тоски, — улыбнулась Арина, развешивая алые бусы ягод под потолком. — Чтобы зимой цвет был.

— Цвет… — Агафья хмыкнула, но перед уходом сунула ей в руки маленький мешочек. — Семена укропа да петрушки. Весной посейте под окном. Будет своя зелень пахнуть.

По вечерам, когда темнело рано и в избе становилось уютно от желтого света лучины, они собирались за своим березовым столом. Арина шила на заказ, Петька чинил инструмент или что-то мастерил, а Машенька, поджав под себя ноги, слушала, как мать рассказывает сказки. Не страшные, не о бабе-яге, а добрые, странные, которые приходили из памяти Анны Ивановны — о доброй Доле, что вышивает судьбы, о том, как пахарь с печью поспорили, кто важнее.

— И кто же победил, мама? — спрашивала Машенька, засыпая.

— Дружба победила, ласточка. Потому что без печи — пахарь замерзнет, а без пахаря — печи нечего будет варить.

Машенька задумчиво кивала, ее ресницы опускались. Петька, делая вид, что занят, тоже слушал, и уголки его губ дрожали в тени.

Однажды, в один из таких вечеров, в дверь постучали. Негромко, но настойчиво. Петька мгновенно встрепенулся, насторожившись. Но за дверьюоказался Гришка. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, с странным выражением на лице — не страх, а скорее важность.

— Тетя Арина, — сказал он. — Я… я хочу по настоящему. В ученики. К вам. Не только лоскуты разбирать. А научиться по-настоящему. Шить. Как вы.

Арина смотрела на него. Его руки, большие и неуклюжие, были сжаты в кулаки от волнения.

— Это тяжело, Гриша. И не мужское это дело, скажут.

— А мне что люди скажут? — он пожал плечами. — Я и так не как все. А руки… они проситься стали. Не к топору, а к… к тонкому. Вон, смотрите. — Он достал из-за пазухи маленькую, грубовато сшитую, но узнаваемую фигурку лошадки из кожи. — Из обрезков у дяди Федота стащил. Тихонько. Получилось?