Книга Тихая пристань, страница 67 – Анна Рогачева

Степан вернулся из леса не один. За ним, послушная и легкая, покачивалась на плече светлая, почти золотистая плаха. Он внес ее в горницу не как трофей, а бережно, будто вносил в дом солнечный луч, задержавшийся в березовой роще.

— Вот, — сказал он, и в его обычно хриплом голосе прозвучала непривычная мягкость. — Столик. Берёзка. Он опустил плаху на пол, и Арина ахнула. Это было ни на что не похоже. Кто-то, то ли сама природа, то ли руки Степана — уже поработали над ней. Столешница была овальной, тщательно ошкуренной до бархатной гладкости, без единой занозы. А ножками служили не обрубки, а три изящных, плавно изогнутых корня, будто береза, прощаясь со стволом, подарила ему свои резные кружева. Они не впивались в пол, а мягко, как лапы зверя, его касались.

— Корни не рубил, — пояснил Степан, видя ее изумление. — Они и так крепки. И форма у них… счастливая. Смотри, как обнимают.

И правда, изгибы корней образовывали уютную нишу под столом, куда так и просились чьи-нибудь ноги.

— Дядя Степа, а он не сломается? — робко спросила Машенька, уже кружа вокруг диковинки.

— Попробуй, — Степан усмехнулся. — Он хоть и кажется тонким, а берёза упругая. Пружинит. На таком и миску опрокинуть — не грохнет, а только вздохнет.

Петька осторожно провел ладонью по поверхности. Дерево было теплым, живым, будто хранилов себе июльское солнце.

— Легкий, — констатировал он. — Одной рукой поднять можно.

— Так и задумано, — кивнул Степан. — Чтоб не намертво в избе врос, а подвижный был. К окну поставить — светло. К печи зимой — тепло. Да и убрать вокруг легко.

Это был не символ непоколебимости. Это был приглашение. Этот стол не подавлял пространство, а организовывал его вокруг себя, создавая естественный, уютный центр. Он не требовал благоговейной тишины, он словно говорил: «Садитесь, болтайте, кладите локти, разливайте чай. Я выдержу».

Арина подошла и тоже коснулась столешницы. Под пальцами чувствовалась шелковистая волнистость древесных колец, как тихая летопись недолгой, но яркой жизни дерева.

— Спасибо, Степан, — выдохнула она. — Он… он как раз для нас.

— Для семьи, — поправил он просто. — За круглым столом углов нет. Все рядом. Все на виду.

И в тот же вечер, еще до того, как на столе появилась первая миска, случилось чудо. Машенька принесла свою куклу и устроила ей «домик» в той самой нише между корнями. Петька, не спрашивая, придвинул к столу две лавки — с одной стороны для себя, мамы и сестренки, с другой — для Степана и его семьи. И Арина, глядя на это, поняла: дом окончательно стал домомне когда вставили окно или сложили печь, а в тот миг, когда в нем появилось это простое, светлое, теплое место сбора. Место, где уже сейчас, в пустоте, чувствовалось будущее: шум негромких разговоров, скрип перьев над домашними расчетами, тихое постукивание иглы о дерево во время шитья и смех ребенка, играющего под ним. Это была не крепость, а настоящее семейное гнездо, с бережно сплетенным, гибким и прочным основанием.

Но с завершением основной стройки напряжение в Арине не спало, а сменило форму. Раньше это было напряжение действия, преодоления материи. Теперь — напряжение ожидания. Ожидания проверки. Дом стоял. Теперь всем вокруг предстояло признать этот факт. И реакция могла быть разной.

Первой проверкой стали соседи. Не те, что приходили из любопытства, а те, чьи избы стояли поблизости. Мужики молча обходили дом, щупали углы, смотрели на крышу. Женщины заглядывали внутрь, цокали языком: «Ох, и просторно же у вас, Арина! И печь-то какая ладная!». Но за этими словами Арина слышала не только любопытство. Слышала переоценку. Она была для них сначала «несчастнойбеглянкой», потом «мастерицей», теперь — соседкой, у которой есть свой дом. Это меняло расстановку сил. Теперь с ней нужно было считаться. И это рождало и уважение, и скрытую ревность.