Книга Тихая пристань, страница 25 – Анна Рогачева

Только тогда Арина позволила себе выдохнуть. Она обняла детей, прижавшихся к ней.

— Все хорошо, — прошептала она. — Все хорошо…

Но в ее голове звенела одна мысль, ясная и неумолимая: «Он сломан. И сломанное всегда опасно. Наше время истекает».

На следующее утро Акулина, узнав о случившемся, помрачнела.

— Хлебом от смерти откупилась, — покачала она головой. — Умно. Но ненадолго. Он теперь сам себя боится. А тот, кто сам себя боится, всегда ищет, на ком сорвать зло. Вам нужно уходить. Скоро.

— Сколько у нас есть? — спросила Арина, глядя на свои скудные припасы.

— Неделя. От силы две. Пока не вернулся тот, городской. И пока… — Акулина понизила голос, — … пока те, другие глаза, не решили, что ты становишься слишком сильной.

Арина кивнула. Она смотрелана свои руки. Руки, которые умели вышивать магию, печь хлеб, успокаивать зверя в человеке. Они были почти готовы. Почти. Оставалось собрать волю в кулак и сделать последний, самый страшный шаг — шаг в неизвестность.

Тишина, наступившая после ухода Акулины, была звенящей. Слова «те, другие глаза» висели в воздухе, густые и тяжелые, как смрад от болота. Арина сидела, глядя на спящего Ивана, и кусок хлеба, которым она усмирила его ярость, стоял в горле колом. Он был не просто пьяницей. Он был марионеткой. Но кто дергал за ниточки?

Мысль, острая и холодная, как лезвие ножа, пронзила ее: а что, если его спаивают намеренно?

Она стала наблюдать. Раньше она видела только последствия — его возвращение в стельку пьяным. Теперь же она обратила внимание на детали. Иван уходил из дома чаще мрачным и сосредоточенным, а возвращался уже с той самой, знакомой разбитостью и злобой. И приходил он всегда из одного места — из кабака, что стоял на отшибе, у дороги на город.

Однажды, когда Иван, ворча, собирался уйти, Арина, делая вид, что поправляет ему воротник, тихо спросила:

— Опять к Семенычу?

Он дернулся, словно ее слова были ударом хлыста.

— А тебе какое дело? — просипел он, но в его глазах мелькнуло что-то похожее на страх.

— Так… — сделала она вид, что смущена. — Слышала, у него самогон нынче крепкий больно. Другие мужики сказывали, что с одного стакана голова кружится.

— Молчи! — резко оборвал он ее и почти выбежал из избы.

Страх. Он боялся чего-то. Или кого-то.

Следующую ночь Иван провел дома, что было странно. Он метался, ворочался, потел и что-то бормотал сквозь сон. Арина, притворяясь спящей, ловила обрывки слов: «…не могу… не дам… душит…». А под утро он сел на лавке и заплакал — тихо, по-детски безутешно. И сквозь всхлипы прорвалось: «Заставят… опять заставят…»

Утром, едва он ушел, в избу постучалась Акулина. Ее лицо было серьезным.

— Ну, голубка, кое-что про твоего вызнала. Не сама, через зятя своего, что у Семеныча в кабаке полы моет.

Она присела на лавку, понизив голос.

— К твоему Ивану там определенный человек прислан. Из города. Не местный. Подсаживается, угощает, да так, что отказаться нельзя. И не просто угощает — подливает. А потом… потом шепчет что-то. Мужик тот потом уходит, а Иван твой еще часа два сидит, будто кем подмененный, а потом — в стельку. И всегда после этого он злее возвращается.

— Кто этот человек? — спросила Арина, и сердце ее заколотилось.

— А кто его знает. Но зовут его, слышь, Лексей.И слухами болтают, что он от самого здешнего управляющего, пана Гаврилы. Того, что в усадьбе живет и всеми здешними землями заправляет.