Книга Гадкий утёнок. Вернуть любовь, страница 33 – Джейн Реверди

— Вы в чём-то подозреваете меня, ваша светлость? — лицо мадам стало еще бледней, хотя прежде казалось, что это было уже невозможно. — Я делала всё, что могла. Но, к сожалению, мне всё время приходилось делать выбор, потратить ли средства на еду для девочек, на одежду для них или на что-то другое. И как правило, приходилось склоняться к первому варианту. Было бы слишком жестоко заставлять их голодать. А продукты нынче очень дороги.

— Вам выделялось достаточно средств, мадам, — холодно сказал герцог. — И я уверен, что члены Попечительского совета со мной согласятся. И вам еще предстоит дать ответ, как вы распорядились этими деньгами. А оставить воспитанниц в этом доме сейчас значило бы подвергнуть их опасности. Возможно, вам удастся устроить девочек в какие-то семьи. Хотя бы на время. А потом, когда ремонт будет завершен, приют сможет возобновить работу. Только, полагаю, уже не под вашим руководством.

После каждой его фразы плечи мадам Эбернати опускались всё ниже и ниже. И когда герцог замолчал, она вся словно сжалась в комок.

Мы с мадемуазель Ривьен молчали всё это время. До приезда сюда я была уверена, что Бризье был не прав. Но сейчас, после всего увиденного и услышанного, я понимала, что у него были основания для такого решения. Но и поверить в то, что мадам Эбернати, пользуясь своим положением, нещадно обирала своих воспитанниц, я не могла. Эта женщина не производила впечатления корыстолюбицы. Эти дети, по крайней мере, сытно питались — а ведь проще всего ей было сэкономить именно на этом.

— А не могли бы вы, мадам Эбернати, показать нам свою комнату? — попросила я.

И она сама, и герцог Бризье посмотрели на меня с удивлением.

— Да-да, разумеется, если вам так угодно, сударыня! — пробормотала она.

Ее комната, как и комнаты воспитательниц и обслуживающего персонала, находились на третьем этаже. И запах сырости и плесени здесь ощущался еще более явно. Должно быть, крыша действительно сильно протекала.

Коридор здесь был такой же узкий и темный, как и на нижних этажах. Мадам Эбернати подвела нас к одной из дверей и распахнула ее.

Комната, которую она занимала, была довольно просторной и светлой. Прибиралась ли здесь горничная, или мадам сама наводила порядок, но всё тут было аккуратным и чистым.

И при этом — удивительно бедным. Мебель была такой же простой и старой, как и в комнатах воспитанниц. Единственным отличием было наличие притулившегося за дверью шкафа. На стуле у окна лежало старое платье, протертый локоть которого мадам, должно быть, как раз пыталась заштопать в тот момент, когда ей доложили о нашем прибытии — потому что рядом с платьем лежали нитки и ножницы.

Конечно, всё это могло быть простой бутафорией, и директриса могла лишь делать вид, что бедна так же, как и ее воспитанницы, а при этом иметь солидный счет в банке. Но именно это своими руками заштопанное платье лучше всяких слов убедило меня в том, что мадам не виновна по крайней мере в том, в чём упрекал ее герцог Бризье.

Возможно, она была плохим руководителем, но уж точно — не плохим человеком.

Кажется, сам его светлость подумал о том же, потому что спросил:

— Скажите мне, мадам, на что вы ухитрились тратить те пятьсот ливров, что я давал вам каждый год?

— Пятьсот ливров? — она произнесла эту сумму почти с ужасом. — О чём вы говорите, ваша светлость? Их было только двести, и по каждому из них я могу дать отчёт.