Книга Тернистая звезда, страница 195 – Anevka

— Если тебя благословлял Мохан, так он меня ракшасом не считает. Уже.

— Ты колдун! И помрачил его разум! — мужчина махнул рукой в обвиняющем жесте и Джегг разглядел в ней энергоружьё.

Хорошо. Огнестрельное отчего-то считается более примитивным, но свинцовую пулю панцирь Императора Вселенной вряд ли выдержит.

— Может, я несу свет? И разум ему как раз прочистил. Ты как вообще определяешь, кто свой, а кто чужой? Кого слушать, а кого прирезать?

Чёрный священник встал, но в сторону собеседника даже не смотрел. Он уловил намерение так же, как внимание снайпера незадолго до этого разговора. Может, и неплохо, что Арг разыграл свою мизансцену. Без натурных испытаний Джегг вряд ли решился бы на следующее па этого смертельно опасного танца. Сегодня он не может позволить себе слишком рисковать.

Террорист толкнул Стелию прямо на Джегга, но затёкшая рука послушалась не сразу — промедлила мгновение, прежде чем вскинуть оружие и выстрелить, одним залпом пронзая и Ракшаса, и его презренную шайтанку, что б он там о разнице культур ни говорил.

Но этого мгновения Джеггу хватило, чтоб сграбастать женщину в охапку и развернуться спиной к энерголучу. То ли из-за того, что расстояние на этот раз было совсем небольшим, то ли ружьё у этого субъекта оказалось лучше заряжено, чем у снайпера, но теперь Джеггу было горячо: пятно жара пришлось как раз между лопатками. Может, небольшой ожог останется. Но думать об этом некогда.

Потому что, не останавливая вращательного движения, чёрный священник выпустил из рук коллегу и завершил оборот в триста шестьдесят градусов.

А паливший в него террорист не успел отвести глаз.

Неудачник.

* * *

Орион жарил немилосердно. Так, что невозможно было дышать: воздух сплавлялся в лёгких с песчинками, мелкими, как пудра, спекался в камень. А разве камнем можно дышать?

Джагжид закашлялся, прикрываясь рукавом от разъярённого светила,и попытался оглядеться. Где это он?

Кругом простиралась пустыня. Горячий ветер гнал тучу пыли, цепляющуюся за верхушки дюн. Тут и там из песка торчали каменные остовы. Обгоревшее дерево. Голова бога-героя Нааяка.

Джагжид со стоном вцепился в собственную бороду. Перед ним лежал Священный Хампи! Стёртый с лица планеты. И, видимо, уже давно.

— Нравится?

Человек в инкрустированном золотом чёрном доспехе подобрался на удивление бесшумно. Лицо говорившего, с тонкими, благородными чертами, было Джагжиду смутно знакомо, но вспомнить, где он его прежде видел, отчего-то никак не получалось. Вместо шлема на воине белая чалма с двумя золотыми перьями. А рядом весело прыгает оцелот. Огромный, как пантера.

— Что, махараджа? — задыхаясь и кашляя, спросил Джагжид.

— Дело рук твоих, — чудесный воин широким жестом очертил всю пустыню до горизонта. — Это ведь ты сотворил.

— Я? — искренне удивился Джагжид.

— Конечно, ты, — серьёзно кивнул человек с оцелотом. — Это ведь ты растерзал толпу женщин и детей в сердце колонии Большого Пса. Ещё и верхушку конклава проредил. Помнишь, хотя бы, зачем?

Джагжид помнил.

Надо было показать им Силу. Мощь. И неотвратимость. Внушить страх этим чужакам, захватившим их исконные земли. Окружившим себя забором. Им, считавшим себя более умными, более цивилизованными. И неуязвимыми.

Горло не саднило, как если бы Джагжид проталкивал через него слова пополам с пылью. Ведь Джагжид молчал. Но махараджа с боевым оцелотом, должно быть, читал его мысли, потому что произнёс: