Книга Тернистая звезда, страница 190 – Anevka

Сейчас экранировать ничего не нужно. Джеггу достаточно расслабиться. Чувства людей вокруг, как множество маленьких компасов, сами собой выстраиваются по заданной траектории. По еготраектории.

Чёрный священник не торопился продвигатьсявперёд. Разглядывал узоры прежнего настроения толпы, остатки предыдущего «магнита», смутившего покой столицы колонии Большого Пса. Джегг надеялся, что он в двух шагах от того, чтоб ухватить за хвост таинственную Юсфиталь. Но увы! Тут поработал мужчина. Опытный и солидный. Знал своё дело. Видимо, не в первый раз людей на беспорядки заводил.

Больше ничего выяснить не удалось, чужое воздействие таяло, растворяясь во влиянии проповедника. Джегг нашёл какое-то возвышение — груду крупного мусора вокруг раскуроченного мобиля. Взобрался наверх и сколько-то времени молчал, полной грудью вбирая в себя воздух с мельчайшими особенностями местных наречий. Настроился. Убедился, что всё внимание обращено на него. И прочитал, а вернее, пропел пару стихов из священного гимна.

Колонисты обычно понимают баашан с пятого на десятое. Но колонистов тут мало. Вокруг собрались в основном носители двух языков, имевших общий корень, но уже изрядно разошедшихся друг с другом. Поэтому Джегг выбрал отрывок из саги о противостоянии двух родов, представители которых вместе заселяли систему Орион, но однажды сошлись в эпической битве. На Малом Псе считалось, что победили потомки Паанду, на Большом же славили Каурууву. Но в чём сходились обе литературные традиции — в трагичном финале братоубийственной войны. Цитировал Джегг религиозный вариант, в равной степени понятный и в равной степени архаичный для носителей обоих современных языков.

Глубокий голос проповедника заполнял улицу, стекал в переулки и собирал всё больше слушателей. Люди, до которых долетал этот голос, прекращали крушить витрины, устраивать поджоги, сооружать баррикады и избивать тех, кто подвернулся под руку. Словно очнувшись от сна, они недоумённо моргали пару секунд, и, забыв о том, чем только что занимались, тянулись к источнику этого волшебного голоса.

Джегг пел об отчаянии побеждённых, потерявших всё: и честь предков, и надежду потомков. Пел об угрюмо зализывающих раны победителях — слишком обескровленных, чтобы противостоять любому чужаку, который пожелает прийти на их земли о осесть. Как сделали колонисты.

— Разве царь станет жечь свою землю, чтоб доказать, что владеет ею? — Джегг на ходу дополнял древнюю поэму новыми строками, стилизуя их под общее повествование. — Разве может быть хозяином в доме тот, ктоего осквернит? О вы, быки среди доблестных, достойнейшие среди праведных, скажите мне, кто же достоин всех благ этой земли? Тот, кто созидает на ней, или тот, кто разрушает?

Один за другим люди, только что мародёрствовавшие, крушившие всё вокруг, угрожавшие смертью колонистам, посмевшим устроиться на этой планете ловчее коренных народов, эти самые люди опускались на колени и с покаянным видом рвали на себе волосы. Стоны и плач разнеслись над людским морем, а проповедник сложил руки на груди и стоял теперь молча, строго оглядывая присмиревших — не блеснёт ли из-под каких-нибудь бровей дерзкий взгляд.

Не блеснул. Люди рыдали, со всей отчётливостью осознавая происходившее. То, как собственными руками поджигали мобили соседей, грабили квартиры и магазины — как будто завоевали этот город с армией неприятеля, а не прожили в нём много лет.