Книга Проклятая попаданка серебряной совы, страница 46 – Нана Кас, Мари Кир

— Зависть — отвратительная черта, сударыня. Она проступает сквозь самый дорогой фарфор, — дословно цитирует меня Киллиансвоим низким, бархатным баритоном. Но он утрирует интонации, передразнивая и меня, и взбешённую даму. Это настолько неожиданно и так не вяжется с его обычным образом, что у меня перехватывает дыхание. — Довольно метко, надо признать.

Виктор смотрит на него с открытым ртом. Его ярость натыкается на непробиваемую стену и начинает буксовать.

— Ты… ты совсем спятил! — выдыхает он наконец. — Я тут разрываюсь, пытаясь сохранить лицо и для тебя, и для неё, а ты… ты устраиваешь цирк! И ты! — он снова переключается на меня. — Ты что, не понимаешь, что нельзя просто так…

— Говорить правду? Защищать честь семьи? — отбивает упрёки друга Киллиан. — Пожалуйста, просвети нас. Каков следующий пункт в твоём бесконечном списке «нельзя»? Дышать без твоего разрешения?

Я не могу сдержаться, издав короткий выдох, затем сдавленный смешок. Абсурдность ситуации окончательно добивает меня. Всего час назад я дрожала от страха в оранжерее, потом парила в вальсе, затем разносила в пух и прах светских львиц, а теперь сижу в тряской карете и наблюдаю, как двое взрослых мужчин — аристократ и военный — ссорятся, как школьники, из-за моего поведения. И один из них, самый мрачный и замкнутый, вдруг начинает клоунаду.

Мой смех прорывается наружу, и я прикрываю рот рукой, но плечи предательски трясутся.

Виктор замирает, уставившись на меня. Его гнев, кажется, тает под воздействием этого неожиданного звука. Он смотрит на мои трясущиеся плечи, на мои глаза, наполненные слезами смеха, затем переводит взгляд на Киллиана, который теперь откровенно улыбается чуть кривой, но беззлобной улыбкой.

И вдруг Виктор тоже начинает смеяться. Сначала это просто хриплый выдох, затем короткий, бархатный смешок. Он откидывает голову на спинку сиденья и проводит рукой по лицу.

— Чёрт возьми, — произносит он, и в его голосе слышится скорее усталое облегчение, чем ярость. — Вы оба сведёте меня в могилу. В один прекрасный день. Я это знаю.

Напряжение окончательно растворяется. Карета катится по тёмным улицам, а внутри царит уже не враждебная тишина, а комфортное молчание. Я перевожу дух, остатки дрожи уходят, сменяясь странной, глубокой усталостью и… удовлетворением.

При входе в особняк как провожал, так теперь и встречает нас старый дворецкий Филипп. В тишине вестибюля он стоит у высокой вазы,почти сливаясь с гобеленом на стене. Он не двигается, а его тонкие руки сложены перед собой, поза выверена до миллиметра. Филипп всегда наблюдает, как незримый фундамент дома Крыловых, такой же прочный и безмолвный.

Тёмные глаза дворецкого лишены всякого выражения, скользят по мне с вежливой отстранённостью слуги. Но я чувствую под этим взглядом нечто иное. Он сопоставляет. Каждый мой шаг, каждое слово, неосторожный смех, всё это фиксируется в его бесстрастной памяти. Филипп — живой архив особняка, хранитель всех его ритуалов.

Хочу поговорить с ним. Он знает всё. О прошлом Киллиана. Об Алисии. О Елене. Филипп был свидетелем всех событий изнутри, оставаясь невидимой тенью. Но он самый недоступный. Его преданность прежнему хозяину — закон, высеченный в камне.

Заговорить с ним напрямую, попытаться вытянуть информацию — безумие. Но нужно рискнуть и найти предлог. Что-то такое, что позволит мне коснуться прошлого, не вызывая подозрений. Но как создать такой случай с человеком, который сам появляется лишь тогда, когда это необходимо для порядка? Которого практически невозможно застать врасплох!