Книга Дом грозы, страница 50 – Ксюша Левина

Она так долго лежит, что уже готова остаться прямо тут навсегда. Вырыть себе логово и не высовывать нос. Ей так хочется причинить Хардину боль и доказать, что он не смеет сравнивать их, но разум нашептывает, что он прав.

Никто не должен соревноваться, кому больнее. Боль у всех своя.

Но все-таки гложет чувство несправедливости! Пусть у каждого боль своя, но у Фандера Хардина ее вовсе быть не должно.

— Эй!

Он стоит позади, нужно только голову повернуть. В груди тут же рождается недовольный рык, но Хардин выставляет перед собой руки, будто хочет доказать, что не опасен.

Так ведут себя с животными. Ну конечно. И с психами. Само собой.

— Эй, давай просто… поговорим, хорошо? Можно? Нам еще много миль нужно провести в одной машине, и я думаю, что пора…

Нимея не борется с собой и разрешения у разума не спрашивает. Это происходит на последнем запасе адреналина — одна миллисекунда, и мир, покачнувшись, приходит в движение. Она разбегается и ждет, когда в глазах Хардина появится ужас, но вместо этого его лоб разглаживается, а руки опускаются ровно в тот момент, когда ее лапы бьют его по плечам и валят на землю. Он глухо стонет от удара, шипит, матерится, но ничего не предпринимает. Хотя что он может? Он всего лишь маг земли и несостоявшийся маг времени. А она — взрослый сильный волк, состоящий из мускул и злобы.

— Эй… — Снова это «эй», будь оно неладно.

Хардину совсем не подходит «эй», оно как будто из лексикона совсем других парней. Таких, как Блауэр или Энграм.

Энграм.Она смотрит в глаза Фандера, ее сердце смягчается. Невозможно в одном не видеть другого.

Пока мы тут устраиваем разборки, он там один. У нас просто нет на это времени.

— Ты же все равно меня не убьешь. — Фандер снова улыбается и, будто не чувствуя на себе веса волчьей туши, расслабляется. Даже закидывает руки за голову.

Нимея рычит — ничего. Ноль реакции. Хардин пользуется своим правом на жизнь в полной мере и готов даже дергать ее за усы. Это так бесит, что невозможно прекратить рычать, зубы оголены, а ноздри раздуваются.

— Ну давай, успокаивайся. — Его тон примирительный, как будто он имеет дело с раззадорившейся собачкой, которой нужно сказать «фу». — Хочешь, за ушком почешу?

Рык становится громче и четче, он вибрирует и отдается в груди Хардина. Нимея это точно знает, потому что так крепко к нему прижата, что слышит его учащенное сердцебиение. Она может рассмотреть каждую деталь на его лице, каждую пору и морщинку. Видит, как на закинутой за голову руке встают дыбом волоски, и так надеется, что его физиологическая реакция обусловлена страхом, но страха Фандера не чувствует. Лишь его отчаянную веселость.

Хардин даже не бледнеет, хотя его кожа, должно быть, не способнастать еще светлее — он и без того похож на мертвеца.

— Давай, скажи все, что думаешь, а? Стань человеком и расскажи, как ты меня ненавидишь. Или… погоди. — Он тянет руку к ее уху, и зубы Нимеи клацают в миллиметрах от его пальцев. — Может, ты меня боишься? Ну, конечно, ты же сейчас большой и страшный волк, а так — просто девчонка! Ну, давай, не бойся…

— Я ни черта тебя не боюсь! — вопит Нимея-человек, группируется за одну секунду, в пару четких приемов прижимает руки Фандера к земле над его головой и нависает сверху. Ее колени упираются в землю по обе стороны от безвольного тела Фандера, который и не думает бороться; его это не интересует, скорее забавляет.