Книга Подводная конкиста, страница 28 – Вита Марли

Среди безликих, абсолютно одинаковых в своей красоте тланчан, русалочка блистала. Как царица. Она ещё не сделала ни одного движения, не единого взмаха рукой, ни мелкого шага, на короткого хлопка, а Эстебан уже был глубоко и бесконечно ею очарован.

Цветы семпасу́шиль или ярко-оранжевые бархатцы именовались «бутонами с двадцатью лепестками» и для тланчан имели сакральное, почти мистическое значение. О пушистых головках бархатцев слагались легенды, этим цветам приписывали волшебные свойства, даже наделяли магической силой, и сегодня, на празднике Начала Дождей, венки из бутонов семпасушиль украшали головы танцовщиц.

Раньше Иш-Чель не обращала внимания на этот маленький аксессуар. Каждый праздник яркий венок лишь выгодно подчёркивал красоту её смоляных волос и всякий раз оставался на своём месте до окончания представления.

Сегодня с волнением и трепетом она впервые намеревалась с ним расстаться.

Сегодняшнее торжество — единственный день в году, когда незамужние девушки могли заявить понравившемуся юноше о своей благосклонности. Нет, никто никогда не говорил открыто о симпатии, когда ответные чувства оставались под сомнением. Тланчанки одаривали венками лишь тех счастливчиков, с которыми вели тайные беседы о любви.

Избалованная вниманием Иш-Чель нередко слышала признания. Неловкие объяснения, самонадеянные заявления и даже корыстную ложь. В ответ всегда снисходительно молчала — первая красавица Кулуакана цветочных подарков не делала никогда.

Но что изменилось сегодня? Почему именно сейчас она решила разнообразить представление?

Наверное, виной всему любовь к нахальным выходкам. Может же она позволить себе простое ребячество? Лёгкое сумасбродство?

Имеет право, в конце концов!

Как бы то ни было, прямо сейчас Иш-Чель танцевала с особым изяществом, с глубиной и смыслом в каждом движении. Ступала медленно и текуче. Плавно, как льётся вода в кувшин.

Она олицетворяла собой цветок, нежный и хрупкий, пробившийся в разломах иссушенной земли после обильных дождей.

Она летела. Лёгкой и невесомой поступью кружилась под звуки барабанов и флейт. Её широкая юбка развевалась ровным диском, подобно солнцу, а затем опускалась снова, как закрываются шелковистые лепестки тюльпана.

Она улыбалась. Нежилась в лучах оранжевого, как бутоны семпасушиль, заката и околдовывала зрителей загадочной полуулыбкой. В своих движениях она воспевала молодость, гибкость и красоту. Самое прекрасное и, увы, временное сокровище, которым когда-либо владел каждый.

На Иш-Чель смотрели сотни глаз.Лишь один взгляд она чувствовала, ощущала, осязала как прикосновение. Сама для себя возвела в абсолют.

Это было похоже на игру. Она не смотрела в ту сторону, не искала глазами, но знала, с первых минут представления видела, где сидел тот человек с корабля. Знала, что он смотрит безотрывно, от того чувствовала пьянящее волнение и находилась в предвкушении близкого торжества.

Ритмичные барабаны разбились мелкой дробью и танцовщицы — все, как одна, в оранжевых венках — образовали два круга. Внешний хоровод двигался по солнцу, внутренний — в противоположном направлении. Девушки кружились так быстро, что с высоты птичьего полёта рисунок танца напоминал бутон семпасушиль. Когда звуки барабана снова подхватили трещотки и флейты, хоровод рассыпался, как разбивается стекло на мелкие осколки, и танцовщицы разбежались врассыпную к трибунам, где сидели зрители.