Книга Пташка, страница 114 – Ксения Скворцова

– Бьярки, ты спятил! Остынь! – прорычал Стойгнев.

– Пусти! Пусти, я не трону ее. Да оставь же меня! – зло и устало прошипел юноша, отшатываясь от друга и сползая вниз, зарываясь ногами в разворошенную солому.

Несколько мгновений княжич недоверчиво смотрел на побратима сверху вниз, словно взвешивая его слова и способность здраво мыслить, а затем двинулся к Гнеде, на ходу стаскивая с себя плащ.

Он присел перед девушкой на корточки, тревожным взглядом пробегая по ней с головы до пят, и Гнеда с нестерпимым стыдом поняла, что Стойгнев оценивает, насколько далеко успел зайти Бьярки. Насколько далеко успели зайти они.

– Ладно, ладно, будет, – как ребенку, разбившему коленку, сказал он, набрасывая на ее трясущиеся в ознобе плечи накидку. – Вставай. – Княжич помог Гнеде подняться и, запахнув на ее груди полы плаща, легонько подтолкнул к выходу. – Ступай к себе, да никому не говори ни о чем, слышишь? – Он испытующе заглянул ей в глаза. – Ничего плохого не случилось, слышишь? Запрись и не выходи сегодня.Поняла?

Дождавшись еле заметного кивка девушки, Стойгнев ободряюще, но слабо улыбнулся и закрыл за ней дверь денника. Последнее, что слышала Гнеда, прежде чем покинуть конюшню, был тяжелый вздох, и она так и не поняла, кому из двоих мужчин он принадлежал.

– С глузду съехал? – снова спросил Ивар, будто в этом был какой-то смысл. – Она гостья в твоем доме, под опекой твоего отца! О чем ты думал!

Бьярки утомленно провел рукой по лицу. Его все еще потряхивало, он чувствовал себя возбужденным и злым и меньше всего хотел выслушивать поучения брата.

– Не ты ли говорил мне давеча, что тебе на нее тошно смотреть? Не ты ли звал ее размужичьем^[95] и как там еще? Кожа да кости?

Бьярки с омерзением поморщился. Он сам был себе настолько противен, что никакие слова Ивара не могли вызвать большего отвращения. И между тем… Стоило только закрыть глаза, как перед ним вставало ее загорелое лицо с нежными, в тончайшем пушке щеками. С губами, красными и сладкими, как полуница. Широко распахнутые блестящие очи, в которых в кои-то веки не было неприязни, а было лишь желание, равное по силе – он мог поклясться! – его собственному. На языке Бьярки все еще был ее вкус, и сама мысль об этом снова поднимала волну вожделения.

– Мало стало дворовых девок – не твои ли слова? – продолжал неистовствовать Ивар, но у Бьярки не было сил дерзить ему в ответ.

– Хватит, – почти с мольбой попросил он. – Я не знаю, что на меня нашло.

– Не знаешь? Или просто решил показать девчонке, где ее место?

– Что? О чем ты? – нахмурился юноша.

– Надумал осрамить ее в ответ, вот о чем.

– Нет, – просто ответил Бьярки, потирая висок. – Я увидел, как она гладит Усладу, и у меня перед глазами побелело от ярости. Она ведь все поперек мне делает, будто нарочно. А потом… Я вдруг забыл, о чем говорил. Забыл, на что сержусь. Словно начал падать в колодец какой, понимаешь? Ничего кругом не вижу, темнота, и дух захватывает, а она глядит на меня, и… – Юноша сглотнул и помотал головой, хватаясь за чуб. – Наваждение какое-то.

– А если б я не пришел?

Бьярки поднял на друга взор, и в нем была мука. Он вспомнил, как Гнеда сидела в углу, словно затравленный зверек, и ее слипшиеся от слез ресницы казались еще длиннее.

– Проклятая ведьма, – прошептал Бьярки, безнадежно скребя по дну своего сердца в поисках оставшейся ненависти и, к своемуотчаянию, не находя ни капли.