Книга Змейка и крылья ночи, страница 201 – Карисса Бродбент

Все для меня.

Двести лет назад это же решение принял Винсент. Он пожертвовал всем.

И Ниаксия тоже. Ее горе стало ее силой. Она выковала из своего горя оружие, достаточно острое, чтобы высечь им из небытия новый мир.

Теперь я понимала. Так всегда и происходило. Любовь была жертвой, возложенной на алтарь власти.

Мой взгляд нашарил Винсента. Он не мигал и не дышал.

Отец, который научил меня выживать, убивать и ничего не чувствовать. Пусть мы не были одной крови, но во всем остальном я была его ребенком, и он предлагал мне свою любовь как умел. На острие меча.

Меня вдруг охватило отчаянное желание узнать, как он себя чувствовал, стоя на моем месте два столетия назад. Клялся ли, что будет лучше, чем тот, кто пришел до него?

Улыбка Ниаксии освещала мою щеку, как холодный свет луны.

– Они всегда мечтают, – проговорила она, отвечая на вопрос, который я не задала. – А его мечты были грандиознее всех. Скажи мне, дитя мое, какова же твоя мечта?

Желание я взлелеяла в своем слабом смертном сердце. Наверное, я была в большей степени человеком, чем считал Винсент.

Отец обучил меня смотреть в глаза, когда вонзаю клинок в сердце.

И я не отвела взгляда от него, когда сказала Ниаксии:

– Хочу, чтобы победил Райн.

Лицо Винсента побелело.

Смех Ниаксии прозвучал так, будто вершил судьбы.

Ниаксия не спросила меня, уверена ли я. Она видела меня насквозь. Она знала, что я уверена.

– Как скажешь! – ответила она, словно я только что выдумала что-то очень забавное.

Даже не знаю, чего я ожидала: может, какой-нибудь эффектной вспышки света или бури тьмы или, может, что я полностью исчезну, – но ничего такого не произошло.

Нет, выходит, что перемена судьбы – штука тонкая. Воздух становится чуть-чуть холоднее, чуть-чуть сбивается направление ветра. Ты опускаешь глаза, и внезапно у тебя начинают трястись руки, держащие меч, который несколько секунд и целую реальность назад ты всадила в грудь своему любимому.

Я подняла глаза и увидела, что Райн жив.

Он резко втянул в себя глоток воздуха и схватился руками за грудь – за рану, которой там больше не было.

Толпа заволновалась и ахнула.

Я не смотрела на зрителей. Не смотрел и Райн. Его взгляд устремился на меня. Лишь на меня. И только потом он покосился на Ниаксию.

Слезы, коловшие мне глаза, теперь были слезами облегчения.

Оно того стоило. Я это знала. Даже если я никогда его снова не увижу. Все не зря.

Он тер грудь, и к выражению его лица примешивалось недоумение.

– Приветствую тебя, Райн Ашраж, мой ночерожденный сын, – проворковала Ниаксия. – Победитель Кеджари.

Недоумение Райна сменилось прояснением в мыслях. Потом превратилось в…

В…

Я нахмурилась.

Это было не облегчение. Это была мука.

– Орайя… – задохнулся он. – Что ты…

– Встань, – приказала Ниаксия. – Встань, сын мой. И скажи мне, как я могу вознаградить тебя за победу.

Райн долго не отвечал. Его молчание затянулось, кажется, на миллион лет. Наконец он встал и подошел к Ниаксии. Она погладила пальцами его щеку, оставляя тонкие дорожки крови.

– О, как давно это было, – проворковала она. – Сама судьба не знала, увижу ли я еще раз это лицо.

– Могу сказать то же самое, миледи, – ответил Райн.

У Винсента были так стиснуть зубы, что дрожал подбородок, побелели вжатые в бедра кулаки, выпрямилась спина. Его крылья подрагивали, словно ему приходилось сдерживать себя, чтобы не слететь прямо сюда.