Книга Дети павших богов, страница 95 – Карисса Бродбент

Ближе к ночи я вышел из палатки под кровавое небо. Людей, построив, оповестили о новых планах, и теперь они ели, собравшись у костров под зависшей в воздухе безумной неизвестностью. Я проходил мимо, высматривал среди многих одно лицо и не находил.

Только на краю лагеря, далеко за линией часовых и палатками, я нашел на каменистом берегу ручья Мофа. Вдалеке мигали огоньки Мериаты.

– За пределы лагеря в одиночку не выходят, – сказал я.

Моф промолчал. И не обернулся.

Я подошел и поймал его на незаметном движении – он, отвернувшись, тыльной стороной ладони утер щеку.

– Я правильно сделал, – быстро проговорил он. – И не жалею.

– Правильно, – пробормотал я.

– И пусть не говорят, что я… что я слишком… – Он помолчал, стиснув зубы. – Мне всего несколько минут было нужно. Чтобы не увидели.

Вознесенные над нами, Моф!

Выдохнув сквозь зубы, я провел рукой по волосам, выигрывая несколько секунд на распутывание того, что не умел высказать словами.

И моргнул, увидев перед глазами лицо своего брата, столько лет назад… так он смотрел на меня, поняв, что я каждый раз, взглянув на свои руки, вижу на них кровь.

«Макс, если дать этому волю, оно тебя отравит, – просто сказал он мне. – Загони это куда подальше. И не будем больше об этом говорить».

Так бывало всегда. Загнанная внутрь, невысказанная зараза. Живущая за закрытыми дверьми, и только за ними. Легко было Брайану, Нуре, моему отцу. Я им завидовал, потому что был устроен иначе. У меня чувства всегда готовы были прорваться наружу.

– Моф, так и должно быть, – тихо заговорил я. – То, что ты сейчас чувствуешь, это правильно. Понимаешь? Ты сделал то, что сделал, и потому мы оба живы. Но привыкать к убийствунельзя.

Моф медленно, словно его не держали ноги, опустился наземь, и я присел рядом.

– Понял, – старательно пряча глаза, выдавил он.

– Нет, не понял. У меня отец и брат были героями войны. И дед, и прадед и так далее и так далее. Меня тоже учили на героя. Моя семья действительно в это верила – что наше занятие достойно. Но иногда, взрослея, ты понимаешь… что-то в этом неправильно. Какими бы благими ни были их намерения. И я понял, что дело не в титулах, наградах и почестях. В том, чем мы были и чем занимались, есть мерзкая правда, какой никто не хотел бы взглянуть в лицо.

Я бросил на него взгляд. Свет угасал. Он не смотрел на меня, но тускнеющее солнце отразилось в двух серебряных полосках у него на щеках.

– Я круто обошелся с тобой, когда ты завербовался. Я еще должен за это извиниться.

Он мотнул головой, хотел возразить, но я остановил, подняв руку:

– Должен. Но это потому, что я… – Я выдохнул сквозь зубы. – Потому что я за тебя испугался. Потому что дело просто того не стоит. Никогда не стоило. Сохрани это – то, что сейчас чувствуешь, – сколько сумеешь. И если кто-то тебе скажет, что это стыдно, что сознавать ценность человеческой жизни – это слабость, пошли их подальше. Они пропащие. И их так много…

Мне вспомнился отец: как он говорил со мной, когда я был немногим старше Мофа, как учил, что убивать – почетно, а ничего не чувствовать при убийстве – сила.

Я так давно старался об этом не думать, не сталкивать две враждующие половины себя. Он был хороший человек и хороший отец. Но и он во многом был пропащий. Просто тогда я этого не видел. Да и теперь не хотел видеть. Хотел сохранить память о семье в неприкосновенности, видеть только добрые намерения.