Книга Мать смерти и рассвета, страница 168 – Карисса Бродбент

Каждый раз, когда мы просыпались, мы словно заново открывали друг друга, испытывая блаженное облегчение.

В конце концов мы дотащились до ванной комнаты и вымылись – конечно, после того, как наобнимались в исходящей паром воде, – а затем вымылись еще раз. Вылезли из ванны, сделали три шага и вместе упали на пол.

На сей раз Макс отстранился от меня настолько, чтобы осмотреться с притворным ужасом:

– Мне жаль того, кто поселится в этой комнате после нас.

– А мне нет, – ответила я. – Уверена, что мы не первые, кто…

– Остановись. – Он приложил палец к моим губам. – Не продолжай. Если я начну думать о другом человеке, совершающем на этом полу все отвратительные действия, которые я хочу совершить с тобой прямо сейчас, это все испортит.

– Молчу. – Я показательно сжала губы, затем раскинула руки. – Теперь опозорь меня.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня во все еще подчеркнуто поджатые губы:

– Если ты так настаиваешь.

* * *

Все хорошее, конечно, должно закончиться – и эти два дня, пропитанные изнурением, эйфорией и сексом, были лучшим из всего хорошего. Когда в дверь постучали, мы с Максом спали, лежа лицом к лицу. Наши глаза открылись одновременно, и мы, не шевелясь, просто смотрели друг на друга. В тот момент мы разделили мрачное, молчаливое предчувствие: сейчас мы откроем и вернемся в реальный мир ужасных, сложных вещей и людей, которые в нас нуждаются.

Стоящий у двери снова постучал, уже громче. Большой палец Макса коснулся моей щеки.

– Я прекрасно провел время с тобой.

Я поцеловала его ладонь:

– Я тоже.

Потом я встала, надела рубашку и брюки – боже, было немного больно – и открыла дверь.

Ишка выглядел очень уж несчастным, и я решила не заострять внимание на том, что он уже второй раз прерывает мое блаженство мрачными известиями.

– Тывернулся, – с облегчением произнесла я.

– Нам нужно поговорить.

– Похоже, дурные новости, – протянул Макс.

Прислонившись к дверному косяку, он встряхивал свою скомканную рубашку.

Ишка выглядел искренне озадаченным его замечанием.

– А бывают какие-то другие?

ЭФ

Я уставилась на себя в зеркале.

Несколько месяцев я избегала своего отражения. Мне не нравилось видеть незнакомку – имитацию женщины, которой я была много лет назад. Но сейчас, впервые за долгое время, я поняла, что, возможно, во мне можно разглядеть что-то большее.

Или же я пришла к такому выводу только потому, что была одета… В общем, так, как сейчас.

Длинное платье струилось до пола, черный переливающийся шифон плескался у ног. В ткань цвета ночного неба вплетались тончайшие серебряные нити, и там, где платье подчеркивало фигуру, ее подчеркивал и свет. Шифон тесно обнимал грудь, талию и бедра, а дальше струился свободными черными волнами. Высокий разрез на юбке позволял довольно легко ходить. Верх платья удерживался на плечах серебряными пряжками, образовывая глубокий треугольный вырез. Две длинные полосы ткани пелериной спадали на спину.

Мне наложили искусный макияж: крошечную кисть окунули в баночку с чем-то малиновым и накрасили губы, глаза подвели, веки припудрили, а затем выделили тенями фиолетового, коричневого и черного цвета. Волосы высоко подобрали и уложили, оставив несколько темно-рыжих прядей окаймлять лицо.

Когда служанка наконец позволила мне посмотреть в зеркало, от удивления я онемела. Всю неделю с нашего возвращения из Нираи я чувствовала себя измученным ходячим трупом. Теперь, хотя раны еще не полностью зажили, я выглядела совершенно другой личностью.