Книга Ночная радуга, страница 58 – Жанна Володина

— Я не люблю рыбалку и охоту, — вслух рассуждаю я, видя, как лицо «свекрови» с каждой нашей репликой, небрежно брошенной друг другу, вытягиваетсяот удивления все сильнее.

— Между вами все хорошо? — осторожно спрашивает она нас.

— Между нами чувство, которое трудно удерживать в рамках, — снова не глядя на мать, поясняет сын. — Держусь из последних сил.

После этих его слов краснеет Таисия Петровна, а не я, как было бы положено.

— Ты смущаешь мать! — вяло возмущается она.

— Хотел смутить не ее, — честно отвечает Верещагин, прожигая меня тяжелым взглядом еле сдерживающего свой порыв человека. — Но Лера у нас человек сдержанный.

— В отца, — парирую я, внимательно наблюдая за реакцией «родственников».

Таисия Петровна нервно сглатывает, отставляя чашку с чаем. Верещагин прищуривается и говорит:

— Я вижу.

Я понимаю, какое чувство он имеет в виду. Это презрительная ненависть. Он презирает меня за то, что сделали когда-то мой отец и его мать. Почему же тогда не самого себя?

— Я устала и хотела бы отдохнуть, — обращаюсь я к «мужу». — У меня много планов на завтрашний день.

— Можно ознакомиться? — лаская взглядом мою шею, интересуется Никита. — Я мог бы помочь.

— Это девичьи заботы, — отмахиваюсь я, вставая и вопросительно глядя на Верещагина.

Он тоже встает и протягивает мне руку. Под подозрительным взглядом матери мы выходим из гостиной и снова поднимаемся по лестнице с чудесными птичками на поворотах перил. Теперь это не второй, а третий этаж. За нами бесшумно движется Виктор Сергеевич.

— Уверена, что мы идем не в мою спальню? — с ленивой усмешкой спрашивает Верещагин.

— Надеюсь на это, — отвечаю я и оказываюсь прижатой к нему.

— Ты не можешь этого не чувствовать, — шепот щекочет висок и ухо.

— Чего? Можно пару подсказок? — уточняю я.

— Влечения, желания, — подсказывает Верещагин, положив большую ладонь на мою спину и поглаживая ее.

— Не буду извиняться, но… нет… не чувствую, — честно вру я, мягко освобождаясь от объятий. — И мне неприятно, Никита.

— Что именно тебе неприятно? Это? — Верещагин привлекает меня к себе и прижимается к моему лбу в каком-то целомудренно братском поцелуе.

— Это неприятно? — Никита спускается поцелуем на переносицу, на кончик носа, на губы.

Этот поцелуй как обещание чего-то большего, намного большего. Мужские губы не сминают мои, как в предыдущий раз, а будто пробуют на вкус. Легко, словно опасаясь, что вкус может не понравиться,не подойти, оттолкнуть. Потом эта робость преодолевается настойчивым напором: мои губы пытаются раздвинуть, но это не получается.

— Мне казалось, что ты понимаешь человеческую речь, — равнодушно упрекаю я, не вырываясь и не повышая голоса.

— Кукла тряпичная! — резко бросает Верещагин, сжимая кулаки и отступая назад на шаг.

Позади нас раздается негромкое кашлянье.

— Ты еще и дуэнья? — раздраженно, желчно спрашивает Никита, оборачиваясь к Виктору Сергеевичу.

— По вашему же приказу, — спокойно напоминает охранник.

— Это приказ касался всех, кроме меня, — металлическая интонация появляется в голосе Верещагина.

— Таких уточнений вы мне не давали, — продолжает настаивать Виктор Сергеевич.

— Где же моя комната? — прерываю я диалог мужчин.

— Я покажу, — Виктор Сергеевич жестом предлагает мне двигаться дальше по коридору.

— Доброй ночи! — вежливо желаю я Верещагину и иду за охранником.