Книга Крепостная Эльза, страница 12 – Светлана Машкина

— Как же она лечит?

— Про лекарство всё помнит, а вот годымногие — ничего. Как-то мы с подружками, детьми ещё, расспрашивали её про Страшное время, так сказала, что и времени такого не знает, и что было тогда — не помнит, всё, мол, в голове стёрлось. Ты заходишь или нет?

Предбанник — малюсенький закуток, был сколочен из каких-то палок и обломков дерева. Мы торопливо скинули одежду и пошли в саму баню.

Впечатляющее зрелище. Пол застелен соломой, одна-единственная скамья — большими листьями лопуха. Чёрные стены, чёрный потолок — всё блестело от многолетней сажи.

Я слышала про бани, которые топятся «по-чёрному», но видеть не доводилось. Вот, значит, как мылись люди в давние времена. Топили каменку, нагревали камни, потом кидали их в бадью с водой. У нас с Палишей длинные косы, как мы их промоем? Тут воды в три раза больше надо только на одну голову!

Я ошиблась. Повторяя за сестрой, намылила волосы каким-то выделяющим пену растением, потом немного сполоснула и намылила ещё раз. Удивительно, но волосы быстро стали чистыми и совсем не мыльными.

— Надо было веник наломать, — вздохнула я.

Нет, не нужен тут веник — тесно, лечь некуда и перепачкаешься вся.

— Зачем? Пол я завтра вымету и баню просушу, — ответила Палиша.

Здесь не знают берёзовых веников? Впрочем, здесь много чего не знают, просто я никак не могу привыкнуть к тому, что что не только время — сама страна для меня чужая и незнакомая.

— Давай, Палиша, я тебе спину потру, — предложила я.

Та повернулась и уставилась, не мигая.

Мне стало не по себе. Я что-то не то сказала? Может быть, здесь нельзя дотрагиваться друг до друга в бане, или неприлично предлагать свою помощь? Кто её знает, эту местную мораль и правила поведения в общественных помывочных. Возможно, я сказала что-то неприличное или обидное, или намекнула, что сама Палиша нормально вымыться не сможет, и ей без меня не обойтись.

— Что не так?

— Эська, глупыха белобрысая, чего случилось-то? Или Водяник тебя так перепугал, что до сих пор в себя прийти не можешь? Или это ты — не ты вовсе? — грозно спросила сестра. — Всю-то жизню ты меня обижаешь, уродиной обзываешь, красотой своей кичишься. Если бы маменька тебя не защищала — давно бы я волосья твои сивые повыдёргивала, общипала бы, как куру на праздничную похлёбку! А сегодня ты вся добрая, ласковая, ещё и работала — не ныла. Да ты ли это, сестра моя единородная?

Ой! Кажется, я на грани провала, надо немедленно что-то делать.

— Понимаешь, Палиша, я ведь сегодня в самом деле чуть не померла, — начала я, внимательно наблюдая за её реакцией.

Рассказала, как тянуло меня в глубину, как разрывало лёгкие. Потом «призналась», что виновата перед сестрой и близкими за свой несносный характер, попросила прощение и, к концу нашей задушевной беседы, даже покаялась во всех прошлых, уж не стала упоминать каких, потому что не знаю, грехах.

Много ли надо юной деревенской простушке? Палиша меня простила, напоследок мы ещё немного поплакали вместе и пошли, наконец, в дом.

Удивительно, но спала я в свою первую ночь, как убитая. Проснулась утром от того, что кто-то тихонько скрябся в дверь.

— Тётка Маника, тётка Маника, открой! Это я, старостина внучка! — торопливо повторял девчоночий голосок.

Ой, они тут ещё и на ночь закрываются? Надо же, я бы не удивилась, если понятия замков в деревне не было — чего, собственно, охранять-то?