Книга Отпускай, страница 161 – Ольга Сурмина

На другом конце послышался быстрый женский голос, но Нейт тут же повесил трубку. «Секретарь» — тихо сказал он, ощущая некоторый стыд за злость.

Эмма прищурилась. Секретарь? А разве его секретарем была не Бел? Он так быстро нашелей замену, или, все же, это не секретарь?

— Мне нужно прилечь. — Фастер встала, и медленно поплелась прочь из кухни. — Забей на все, что я говорила. Это не важно.

— Я помогу тебе. — Штайнер встал. — Побуду с тобой, если тебе не хорошо, это сейчас необходимо.

Она вздохнула. Не отстанет же.

Печальный, по уши влюбленный дурак.

* * *

Ночами больница казалась жуткой. Блики тусклого белого света скользили по кушеткам, иногда мерцали. Где-то вдали раздавались глухие голоса, которые тут же стихали, или сменялись шагами. Тихими, но в жуткой тишине они раздавались, словно отбойный молоток.

Всю свою жизнь мы безальтернативно меняем здоровье и красоту на знания, опыт. Тело истощается, чахнет, но вместе с этим местоимение «я» обретает все больший и больший вес. Доктор ощущал течение времени особенно остро, но больше не сопротивлялся ему. Чувствовал лишь намеки на будущие морщины, чувствовал, как слегка упало зрение за последний год. В конце концов, через полтора года ему будет тридцать. Молодость практически кончилась.

Этот мир. Отрывистый, необъятный. Жестокий и милосердный. Прекрасный и ужасный. Наполненный противоречиями сильнее, чем что-либо на нашем свете. Легион в своей необъятной мерзости.

Этот мир, он ощущал его. Понял, принял, мог даже понюхать. Попробовать на вкус.

Чувствуешь привкус смога? Даже этот смрад в своем роде прекрасен. Ощути воду в своих легких. Пресную, колючую. Ощути воздух с последнего этажа серой многоэтажки. Асфальт устелен туманами. Ты в толще облаков. Их можно практически потрогать руками.

Этот мир. Удалось почувствовать? Этот мир — ты. Не часть, и не «элемент». Ты из этого мира соткан. Каждую минуту, каждый час и день, что ты в этом мире проводишь, ты создаешь еще немного себя из его кусочков. Этого мира в тебе так много, что уже не расплести.

Он катал по столу ручку. В толстых латексных перчатках, безучастно провожая взглядом пластиковый корпус. В кабинете гулял сквозняк, хотя окно было закрыто. Кактусы на подоконнике чуть мерзли. Врач тяжело вздохнул, резко откинулся на стуле и закинул ноги на стол, скрестив их меж собой. Это небольшое помещение стало ему практически домом. А дома он, как известно, мог позволить себе что угодно. Почему нет?

Мужчина прищурился, глядя на небольшой лист бумаги перед собой.Взял его, и беглым взглядом прочел содержимое.

Еще одна жалоба. Ну конечно. И не трудно догадаться, от кого.

«Да что ж ты за мразь» — с усталой, равнодушной ухмылкой Даглас закатил глаза. «Вообще свое время не жалко».

Рассвет никак не хотел приближаться, но до него еще нужно успеть принять душ, сменить одежду и халат, привести себя в приемлемую для пациентов норму.

Он знал — она завтра придет. Просто знал это, и все тут, нервно прищуривался, рассматривая замочную скважину. Совсем не потому, что действительно готова изменить свою жизнь, а от невыносимой боли. Легко сказать: «я простила», легко себя обмануть насчет этого, а потом чувствовать озноб, нервную дрожь, отвержение и печаль. Те, кто прощают, так себя не ведут. И не вздрагивают от прикосновения к детской головоломке.