Книга В твой гроб или в мой?, страница 76 – Жаклин Хайд

Я делаю большой глоток коньяка из стакана, который Хайд подвинул через стойку несколько минут назад, пока кладу яблоко на место, используя свои силы.

— Ты этого не знаешь. Я отказываюсь позволять женщине, вырастившей меня, страдать от рук ученых-идиотов.

— Это могло бы пойти ей на пользу, новое место не под землей.

— Это была твоя идея, не моя. Не то чтобы она пряталась, — парирую я. — Ты говоришь так, будто я заключил ее в тюрьму.

— Она даже не может подняться наверх, Влад.

— Катакомбы такие же большие, как замок, и в два раза грязнее. Ты знаешь, она веками пыталась уговорить меня разрешить ей убираться там, так что она наслаждается жизнью.

Я выгибаю бровь, когда Дойл драматично падает в кресле.

— Ты фактически используешь навязчивые привычки этой женщины к уборке против нее самой.

Я указываю на него пальцем, щурясь и поджимая губы.

— Знаешь, я это где-то видел. Ноющие капризные дети. Есть даже куча мемов.

Он напрягается и наставляет на меня указательный палец в ответ.

— Пошел ты. Я серьезно насчет Хильды — так было бы лучше для всех. Его ладонь раскрывается, а брови хмурятся. —И где ты все это видел?

— Очевидно, на YouTube, и Хильда — моя забота. Твоя забота — найти солнцезащитный крем, который состряпал Фрэнк, чтобы завтра у меня не появились волдыри, — я ни за что на свете не позволю одной незначительной, хотя и изысканной женщине обнаружить, что сверхъестественное существует.

Его стул скребет по деревянному полу кухни, когда он встает, чтобы взять лосьон.

Мысль приходит мне в голову.

— Интересно, как он вообще додумался позволять вампирам гулять на солнце?

— Точно так же, как он додумался скрыть свой запах от всех. Сними рубашку. Тебе нужно встать с вытянутыми руками, и я обрызгаю тебя. Какой у нас план с Обри?

— Доказать ей, что я не вампир?

— И как ты планируешь это сделать?

Я допиваю свой напиток одним глотком и подхожу к столу.

— Я легко приспосабливаюсь, Дойл. Я больше не питаюсь от людей. Я гуляю под солнцем, и скоро Фрэнк придумает что-нибудь более постоянное. Ей не нужно знать. Она никогда не должна узнать.

Она восхитительный солнечный луч, а я проклятый. Люди — пугливые существа. Они боятся того, чего не понимают, и пытаются искоренить это. Узнать, что сверхъестественное существует — смертный приговор. Если бы она когда-нибудь посмотрела на меня как на монстра… Внутри все сжалось. Я бы не оправился.

Он открывает коробку, которую держит подмышкой, и ухмыляется.

— Помнишь Селесту? О, и Анжелику, разве ее не сожгли за то, что она ведьма?

Я отвожу взгляд и смотрю на свет, падающий на кастрюли и сковородки, прежде чем остановиться на маленькой машине с распылителем средства от загара, которую он где-то раздобыл. Я вешаю свою рубашку на спинку стула Дойла.

— Обри — не Анжелика, и времена сейчас другие, иначе я бы не подвергал себя этому унизительному дерьму.

Он ухмыляется.

— Хорошо. А теперь перестань вести себя как младенец и вытяни руки вперед.

Туман окутывает мою грудь, и я напрягаюсь, запах вторгается в мои чувства.

— Почему, черт возьми, это пахнет печеньем, Дойл?

— Ну, это определенно не то, чего я ожидала, — низкий звук женского голоса заставляет нас обоих повернуться к двери.

Женщина с каштановыми волосами стоит на кухне, уперев руки в широкие бедра, с недоверчивым выражением лица.