Книга Все проклятые сны, страница 29 – Паула Гальего

Они не станут ампутировать ногу, потому что это превратит его в бесполезную для любой миссии фигуру.

Его тело не принадлежало ему; оно принадлежало Ордену, Воронам.

— Они позволят ему умереть? — выплюнула я.

— На данном этапе, когда гангрена так распространилась, возможно, даже ампутация его не спасет.

Я взяла пепельно-серую руку Элиана. Посмотрела на врача глазами, полными слез. — Но надо попытаться. Они не могут позволить ему умереть. Просто не… — Мне было трудно дышать. — Я поговорю с нашим наставником, с инструкторами. Поговорю с…

Я почувствовала руку на плече. Обернулась к парням, но это были не они; это был врач. — Если к завтрашнему дню ему не станет лучше, ампутация будет единственным возможным выходом.

— Каковы шансы, что ему станет лучше?

— Я многое повидал за годы практики, — заявил он с напряженным лицом. — Всё возможно, но… шансы малы, очень малы. В любом другом случае мы бы ампутировали уже давно.

Не знаю, была ли критика в его голосе на самом деле, или это было нечто, что вложила туда я; осторожно, очень осторожно. Это было семя, созданное из страха и презрения, которое будет расти среди корней уважения и чести, медленно заставляя их гнить.

Они позволили мне остаться там на всю ночь.

Я думала о настоящей Лире; о том, что она никогда не стала бы держать за руку больного друга. Думала о том, какие мы разные, и о том, что однажды эта часть меня, та часть, что остается рядом с близким человеком, должна будет умереть.

Элиан время от времени шевелился, во сне или в бреду кошмаров. Я следила за тем, чтобы стирать испарину с его лба, освежать чистой водой его лицо и шею и разговаривать с ним. Я делала это, даже когда у меня не осталось сил, даже когда у меня всё еще болело всё тело и каждая мысль давалась адским трудом.

Я не переставала говорить с ним до самого рассвета, пока не пришли некоторые инструкторы. Они лишь посмотрели на него мгновение издалека. Врач объяснилим ситуацию, и они дали разрешение на ампутацию. Не все проголосовали «за».

Медсестры вывели меня оттуда, чтобы подготовить Элиана.

Я помню эти часы, следующие дни, как продолжение пытки. Бреннан позволил мне пренебречь обязанностями, тренировками и занятиями, чтобы отдохнуть. В любом случае, я была не в состоянии этого делать. Я пыталась спать, есть, мыться… оставаться живой, держаться; но делать это было сложно, когда мое сердце лежало на кровати рядом с Элианом.

Ему не становилось лучше. Несмотря на ампутацию, лучше не становилось. Он даже не проснулся. Лихорадка была слишком высокой, а успокоительные, которыми его пичкали, — слишком сильными.

Я не видела ампутации; никто из нас троих не видел.

Когда мы пришли увидеть его снова, когда надежда еще была вариантом, мы в оцепенении уставились на впадину, проваливавшуюся под одеялами там, где должна была быть его нога.

После этого всё происходило со скоростью, которую трудно постичь. Часы тянулись медленно и одновременно нет; минуты превращались в часы, а часы — в секунды. Было сложно.

Ему не повезло продержаться три долгие недели.

Потом он умер.

Леон пришел на одно из моих занятий, чтобы сказать мне. Он постучал в дверь, прерывая нас, и, когда я увидела, кто это, я всё поняла.

Я успела вовремя, чтобы попрощаться; на последний вздох.

Я никогда не узнаю, был ли он в сознании, слышал ли он как-то, как Алекс говорил ему, что любит его, или слышал, как плачет Леон. Я хочу думать, что слышал, что он чувствовал мою руку, держащую его, возможно, как во сне, и что, несмотря на боль и беспомощность, на которую его обрекли, он чувствовал нашу защиту до самого конца.