Книга Все проклятые сны, страница 15 – Паула Гальего

Вероятно, он знал, что мы сделали. Или, по крайней мере, догадывался, что мне удалось как-то сжульничать. Он не упомянул об этом. Ему было достаточно посмотреть на меня этими карими, холодными и отстраненными глазами и напомнить, чем я рискую.

— Если ты провалишься сейчас, ты будешь не лучше того языческого мусора, который Моргана сжигает на костре.

Я ненавидела его за это. Ненавидела, потому что он был прав. В моих венах текла проклятая кровь, которой меня обрекли древние боги, и за пределами этого Ордена мое существование было аберрацией, грехом, за который меня бы убили.

На следующий день вставать на весы было гораздо страшнее, и результат был намного хуже.

Я помню тот период так, словно каждый день шел дождь. Возможно, это было не так, но в моей памяти эти дни темные, укрытые холодной, влажной и мрачной пеленой.

Лира болела почти четырнадцать недель. В первыйраз, когда весы не показали снижения, мы увидели в этом некую надежду. В первое утро, когда вес вырос на полкило, я расплакалась. Я плакала перед Леоном, который посмеялся надо мной, а потом прижал меня к себе и гладил по голове, пока плач не превратился в смех.

Я посетила могилу Миры в тот день, когда нам сказали, что Лира снова набирает вес, что скоро она полностью поправится.

Алекс предложил меня проводить. — Почему? — спросила я. — Потому что ты едва на ногах стоишь, — ответил он резко.

У меня не было сил спорить; что, как ни странно, возможно, доказывало его правоту.

Прежде чем согласиться, однако, я посмотрела на Леона, ожидая, что он тоже предложит, но мой друг этого не сделал. Элиан, всегда такой внимательный, тоже не вызвался. Так что я приняла предложение Алекса, и мы вдвоем дошли до границы, очерченной стенами.

Орден располагался внутри цитадели, в маленьком мире, отделенном от всего остального: у нас были святилище, аптека, пекарня и кладбище. Те, кто жил там, работали там: те, кто обеспечивал нас пропитанием, те, кто нас обучал. Он был не очень большим, но достаточно просторным, чтобы я устала, пересекая его из конца в конец.

Я так и не узнала, как на самом деле звали Лиру Миру. Трудно было понять, и, возможно, это пугало, что нам не возвращали имя даже после смерти.

Алекс, должно быть, почувствовал нечто подобное, глядя на это безымянное надгробие. Не знаю, о чем именно он думал; но знаю, как перевернулось его сердце.

— Меня зовут Лоренцо, — прошептал он.

Я повернулась к нему. Ему не нужно было говорить мне, чтобы я никому не рассказывала. Было что-то запретное, почти священное в том, чтобы произнести это вслух, и мне бы и в голову не пришло повторить это без его разрешения.

Я знала, что никогда больше не увижу своего собственного лица, своего облика. Я почти забыла, каким был мой нос, какими глаза. Скоро исчезнет последнее воспоминание. От того человека мы сохранили только имя. Отдать его кому-то было важно.

— Одетт, — призналась я.

Я почувствовала укол боли, услышав это вслух. В тот момент я подумала, что, возможно, никогда больше не услышу, как кто-то его произносит.

Он тоже ничего не сказал. Лишь посмотрел на меня сложным и торжественным взглядом, прежде чем кивнуть.

Я отпустила его руку, когда мы прошлиуже половину обратного пути, думая, что, возможно, ему уже надоело тащить меня. Однако, когда мы подошли к перепаду высот, где была лестница, он взял меня за руку.